Да, она молода, но она уже все знает. Она любит его.
Отец говорит, что они уезжают утром – все трое, семья. Он говорит, никаких больше тайных побегов.
Поэтому она бежит к двери у всех на виду, средь бела дня, в первый раз открыто взбунтовавшись, но они слишком медлительны, а их предостережения она слышала слишком часто, и они не остановят ее. Она бежит, хотя бежать некуда. Джек занят непонятными делами непонятно где – где-то в городе, – так что она бродит по пустынным улицам, по обочинам шоссе, растворяется в сумраке подземных переходов, убивая время, дожидаясь, пока родители точно лягут спать. Она знает, как пробраться домой, не разбудив их, но это ей не понадобится.
Двери распахнуты настежь.
Тело матери на траве… куски тела.
Кровь отца течет по мраморному полу. Он тянет к ней руку… Они нас нашли, говорит он. Обещай, что исчезнешь, и она обещает, обещает, обещает, но слушать ее больше некому – труп не слышит.
Она убегает, без паспорта и кредитной карты, как есть – ничто не поможет найти ее… как будто врагу нужны все эти технические штучки, чтобы выследить ее. Ну и что, все равно полагаться на эти штуки нельзя, никогда. А теперь еще и родители мертвы…
Родители мертвы.
Родители умерли, потому что она их задержала. Они знали, что пора уходить, а она решила остаться, возмущалась, протестовала, обижалась. Они любили ее, их любовь обратилась против них, и теперь они мертвы.
Она ждет Джека на Сумеречном базаре – в его любимом баре, который выглядит так, будто никакого бара тут нет. Она ждет Джека, потому что он всегда возвращается. И он возвращается. И приходит в ужас, увидев ее, потому что она вся в крови. Она падает в его объятия и, наконец, рассказывает правду.
Говорит, что она из Сумеречных охотников – по происхождению, не по выбору. Она фейри – по духу и крови, но и этого не выбирала. Она говорит, что за ней открыта охота, она опасна для всех, кто ее любит, и теперь она уходит. Она говорит, что это навсегда, она пришла попрощаться.
Он не понимает. Он пойдет с ней. Она пытается объяснить еще раз. Говорит, что Неблагой Двор хочет ее смерти и послал за ней древних убийц из племени фейри, сильных как боги. Взять его с собой – значит подписать ему смертный приговор. Пойти с ней – значит отказаться от себя, от своего я, бросить свой город, свою жизнь. Ты вроде умная, но что-то не врубаешься, говорит он. Ты – моя жизнь. Ты – мое я. И я тебя не брошу. А все остальное? Он пожимает плечами. Да кому оно нужно?
Она смеется. Ее трясет от хохота. Удивляется этому, и вдруг замечает, что щеки ее мокры, она уткнулась лицом в грудь Джека, его руки обнимают ее… И понимает, что не смеется, а плачет. Он обещает, что всегда будет ее защищать. Она говорит вслух, впервые в жизни говорит вслух: я – Эрондейл, это я буду тебя защищать. Ну, вот и договорились, заключает он.
* * *Это не похоже на жизнь в бегах. Скорее как пускать блинчики на озере. Они летят, словно плоская галька над водой, ныряют в мир там, где сердце пожелает – в Берлине, Токио, Рио, Рейкьявике. Выдумывают себе новые личности, устанавливают контакты с Нижним миром, а когда Джек сжигает какой-нибудь лишний мост или Розмари вдруг чует фейри, или как в тот раз, в Париже, Охотник вдруг встает на их след, они просто сбрасывают маски, меняют имена и лица, тонут и всплывают где-нибудь еще. Иногда они даже думают совсем уйти на дно, зажить обычной жизнью, но такой выбор сделали когда-то ее родители, и это их погубило. Нет, они будут умнее, они создают сеть полезных контактов, которые могут однажды пригодиться. Контактов, но не союзников, не друзей, чтобы никто не задавал лишних вопросов, когда им вздумается исчезнуть или появиться снова. Ни корней, ни обязательств, ни связей. Им нужны только они сами, они двое… – а потом появляется третий, Кристофер, и все сразу меняется.
Она хочет сохранить рождение ребенка в тайне. Чтобы никто не знал, что в этой проклятой цепи появилось новое звено. Еще во время беременности в глубине души она понимала, чем придется за это заплатить. Что придется сделать.
Когда родился Кристофер, она наконец поняла своих родителей. И почему их жизнь была вечно наполнена страхом. Не за себя – за нее. Она отказывается навязывать этот страх своему сыну, она хочет для него лучшей жизни – чего-то большего, чем колючая проволока и сигнализации по всему дому. Да, она хочет, чтобы у него был настоящий дом. Чтобы он узнал, что такое доверие и любовь. Чтобы ему не пришлось вечно скрываться.
Джеку все это очень не нравится. Хочешь избавить его от необходимости хранить тайну? Хочешь, чтобы он вообще о ней не знал? И она говорит, да, вот именно, хочу, чтобы он рос, не боясь мира.
Джек возражает, что расти, не боясь мира, – прямая дорога к тому, чтобы мир тебя уничтожил.
Она ждет, когда ребенок подрастет, сможет есть твердую пищу и обходиться без матери… Вернее, когда она сможет убедить себя, что он выживет и без нее. Она не знает, сможет ли сама выжить без него – без них обоих, но время не ждет.
Она отсылает их.
* * *Она лежит на полу. Умирает. Кругом люди, но она все равно одна. Она прячется в тайных чертогах у себя в голове – там, где хранит воспоминания о Джеке и Кристофере. Она думает: наверное, она знала, что это неизбежно… иначе зачем возвращаться в Лос-Анджелес, где ее так просто найти?
Она устала вечно быть одной. Устала тосковать по сыну и мужу, заставлять себя не искать их. Здесь она хотя бы ближе к прошлому, к семье, которую она потеряла. Это единственный город, похожий на дом, потому что здесь она обрела дом в объятиях Джека. Здесь в моменты слабости тешила себя фантазиями, представляя, как они снова все вместе – Розмари, Джек и Кристофер, снова семья, живут в маленьком бунгало и счастливы. Она разбила садик, который мог бы понравиться сыну.
