– А мой дядюшка говорит, что все это фигня и Макс не мог такого сотворить. – Павел присел рядом, глянул искоса. – И все на базе так считают. А на базе там серьезные мужики.
Юля не стала спрашивать, на какой базе и какие мужики, впервые за эти страшные сутки ее отпустило. Отпустило до такой степени, что захотелось завыть в голос.
– Они нашли улики в его мастерской.
– А ты должна была стать следующей жертвой?
– Старший следователь Самохин еще не решил, жертва я или соучастница. Хочешь есть? – Только простые вещи, такие как уборка и готовка, позволяли ей сейчас оставаться на плаву.
– Хочу. – Павел встал, помог подняться ей.
Ели на отмытой, очищенной от битого стекла кухне. Пока ели, почти не разговаривали. Да и о чем? Боялась Юля нынче любых разговоров. Боялась и ждала одновременно.
Дождалась. Они сидели на крыльце, плечом к плечу, пили кофе, смотрели на загорающийся над оврагами закат. Павел заговорил первым:
– Где ты будешь ночевать?
– Здесь. – Юля указала подбородком на открытую дверь.
– Нет. – Он покачал головой. – Одной тебе нельзя.
– Почему?
– Потому.
Помолчали еще немного. Пока молчали, кофе совсем остыл, а потом Павел вдруг сказал:
– Пойдем ко мне. Павел-старший, мой дядя, на базе. Он в городе летом почти не живет.
– Нет. – Она не дала ему договорить.
– Да почему – нет? – Он нахмурился, посмотрел строго, как на маленькую. Сейчас еще и малой назовет, как Макс. – Я тебе ничего такого не предлагаю, Юля! Я тебе предлагаю крышу над головой. Так сказать, бартер в обмен на ужин.
– У меня уже есть крыша над головой. – Ага, крыша с проломом, из которого прямо ей на кровать сыплются мертвые листья.
– Это странный дом. В городе про него всякое рассказывают.
– Я знаю. Макс мне тоже рассказал. – А что не рассказал Макс, показал сам дом. Или те, кто в доме обитает…
– И что – не боишься? После всего, что мы с тобой в овраге видели, не боишься?
– Боюсь. – Как же тут соврешь, когда все страхи написаны у нее на лице?
– А ты уверена, что это сделал не он? – Павел не стал называть имя Макса, Юля и сама все поняла.
– Уверена. – Рассказать бы, поделиться наболевшим и накипевшим, про эту семейную… особенность рассказать. Но ведь не поверит. Да и никто бы не поверил, если уж она и сама не до конца…
Павел не стал выяснять истоки ее уверенности, просто молча кивнул, а потом сказал:
– Значит, я переночую у тебя.
– Зачем?
– Затем, что если это сделал не Макс, то тот, другой, до сих пор на свободе. Он на свободе, а ты нашла его… ангелов. И вообще, – он улыбнулся ободряюще, – вдвоем веселее.
Она не стала спорить. Могла бы, но не стала, молча уткнулась лбом Павлу в плечо. На затылок легла горячая ладонь, погладила успокаивающе. Как давно ее никто не гладил. Кажется, целую вечность. Как давно ей не было так спокойно? Да и было ли когда-нибудь вообще? Но предупредить она должна. Пусть лучше Павел посчитает ее чокнутой, пусть лучше уйдет к себе. Но он должен знать, что это за дом, чей это дом, что она за человек.
Рассказала. Ну, как умела, так и рассказала. И про прабабку-ведьму, и про мамину болезнь и самоубийство. И про надежды, что возлагал на нее Макс. Не рассказала лишь про то, что случилось минувшей ночью. Как рассказать про бред и галлюцинации? Она и так только что словно догола перед ним разделась. Сначала одежду сняла, а потом еще и кожу. И сейчас, без кожи, так больно, что хоть вой.
Уйдет. Вот она бы точно ушла. И любой здравомыслящий человек тоже.
А Павел не ушел. Снял свою олимпийку, накинул Юле на плечи, и сразу стало легче, боль почти унялась.
– Выходит, ты потомственная ведьма? – спросил весело. Если бы насмешливо, она бы, наверное, разревелась, а так ничего – удержалась.
– В теории. Где-то на генетическом уровне.
– И из дома ты потому не хочешь уходить, что надеешься, что здесь с тобой может случиться озарение?
Озарение или еще один приступ галлюцинаций. Это уж как повезет.
– А Макс надеется, что ты со своими потенциальными сверхспособностями поможешь ему найти тело пропавшей невесты?
– Каким-то образом.
– А что хочешь ты сама?
– Я? – А ее никто никогда не спрашивал, что она хочет для себя. Жила себе и жила. Как умела. – Не знаю. Но я уверена, что Макс не убивал тех девушек. И если я хоть как-то, хоть вот таким странным способом могу ему помочь, то попробую.
– Хорошо! – Павел встал, потянул Юлю за руку, помогая подняться на ноги. – Тогда давай раскрывай свои сверхспособности, а я тебе помогу.
– Ты мне, главное, не мешай. – Впервые за эти страшные два дня Юля улыбнулась. Все-таки совершать глупости вдвоем гораздо проще, чем в одиночку.
Ночевать решили на втором этаже. Конечно, разумнее и безопаснее было бы на первом, но Юля каким-то шестым чувством понимала: пролом в потолке – это не просто пролом, это своего рода портал. Откуда и куда – это отдельный вопрос. Не нужно его себе задавать. А Павлу она постелила в соседней спальне. Здесь все было нормальным. Во всяком случае, казалось нормальным. И потолок над кроватью был самым обычным.
– Ну, зови, если что, – сказал он вместо пожеланий спокойной ночи. – И двери не запирай. Не бойся, я к тебе без стука не войду. Но мне так будет спокойнее.
Ей тоже будет спокойнее. Да и нету на дверях засовов.
Труднее всего было решиться лечь на кровать, прямо под проломом. Нет, Юля не собиралась спать этой ночью, но тем самым обострившимся вдруг шестым чувством понимала – к порталу нужно быть как можно ближе. На всякий случай. А с домом она, кажется, нашла общий язык, дом больше не станет ее пугать и запирать двери, потому что она теперь единственная его хозяйка. Уж какая есть. Музыку бы включить, чтобы не так страшно, но дом ясно дал понять, что ему не нравятся громкие звуки, придется вот так, в тишине. Главное – не уснуть…
Уснула. Сама не заметила, как, словно в черный чердачный пролом, провалилась в темноту. А очнулась от прикосновения. Почти невесомого. Почти ласкового… И тут же открыла глаза. С чердака сыпался дождь из мертвых листьев. Юля была погребена под ними почти с головой.
– …Не бойся. – Голос-шелест где-то совсем рядом, лишь голову нужно повернуть. Да вот не поворачивается голова. И тело не слушается… – Он говорил, что страшно и больно только сначала, пока крылья не прирастут, а потом все сразу изменится. Ангелам ведь ничего не страшно. Ангелам не больно. Он так говорил,
