Темка уснул на середине сказки. На краю его подушки лежала деревянная лошадка из коробки с игрушками. А на краю Нининой подушки лежала Клюква и бессмысленно таращила в потолок свои пуговичные глаза. Нина осторожно сползла с кровати, на цыпочках вышла в кухню, достала из-за шкафчика ружье и коробку с патронами. Если – нет, теперь уже, – когда он придет за ними с Темкой, она будет готова. Готова ко всему…
Она не оказалась готова к тому, что в окно постучатся. Но ружье к плечу вскинула. Это было совершенно инстинктивное движение, почти такое же инстинктивное, как то, которым прошлой ночью она схватила навку за волосы.
С той стороны стоял незнакомец. Вернее, это сначала Нине показалось, что незнакомец, а потом она услышала приглушенный стеклом, но все равно злой голос Чернова:
– Нина, опусти ружье и впусти меня!
Впусти меня! Почти вампирская просьба. Вот только у Темной воды не водятся вампиры. Русалки и утопленницы водятся, Сущь водится, а вампиров нет…
– Я стучал в дверь. Ты не слышала?
Она не слышала. Она была слишком погружена в свое прошлое, поэтому выпустила из-под контроля настоящее. А он изменился. Без бороды и усов он стал гораздо моложе, словно другой человек. Другой, но со взглядом Чернова.
На негнущихся ногах Нина прошла к двери, положила руку на засов. Нацарапанные на нем символы не светились в темноте. Наверное, это означало, что снаружи спокойно, что магическая сигнализация работает исправно.
– Открывай, – велел Чернов с той стороны.
Нина сделала глубокий вдох и распахнула дверь. Он не вошел, а ворвался и каким-то совершенно мимолетным движением отобрал у нее ружье. Нина не сопротивлялась, лишь подумала, что впредь нужно быть готовой и вот к такому… к тому, что тот, кто сильнее, может силой своей воспользоваться. Однажды уже воспользовался. Больше она не позволит.
Прежде чем сказать хоть что-нибудь, Чернов задвинул засов. Задвинул, оглядел Нину с ног до головы, а потом спросил:
– Сюда кто-то приходил? Кто-то, кроме меня, уже стучался в твою дверь?
Не стучался, но рано или поздно постучится. Или, что вероятнее всего, войдет без стука, по-хозяйски. И речь сейчас не об утопленницах, не о навках, а о ком-то гораздо более страшном.
– Нет. – Она нашла в себе силы ответить.
– Откуда ружье? – Он проверил затвор, глянул на коробку с патронами, многозначительно хмыкнул: – Пули серебряные?
– Обычные. – Чтобы убить того, кто войдет в ее дом без спросу, ей не нужны серебряные пули.
– А ружье?
– Нашла в кладовке. Зачем ты пришел?
Прозвучало совсем негостеприимно, хотя она была рада, что он рядом. Пусть бы задержался подольше. У нее еще очень много кофе. И сладости, которые принес Сычев, еще остались. Их хватит до самого утра.
– Решил пожить у тебя. – Чернов аккуратно поставил ружье в угол возле двери.
– Зачем?
– Затем, что вы ко мне вряд ли переберетесь.
– Мы не переберемся. – Она ничего не понимала. Сказать по правде, сейчас все ее мысли были о другом.
– Вот и я говорю, не переберетесь. А мне нельзя оставаться одному. – Чернов взял ее за руку, потянул обратно на кухню.
– Почему?
– Потому что морок, – ответил он многозначительно. – Если меня снова накроет, когда я буду один, никто меня не остановит.
– А я остановлю?
– Очень на это рассчитываю.
Это он зря, на нее нельзя рассчитывать. Она и себе самой не может помочь. Но все равно хорошо, что он пришел. Как же хорошо!
– Кофе будешь?
– Кофе буду. – Он уселся за стол, прислонился широкой спиной к стене, посмотрел на Нину строго и внимательно, спросил: – Что случилось?
– Ничего. – Она пожала плечами и даже легкомысленно хихикнула. Ей бы выпить. Водки или даже самогона. Упиться до беспамятства, чтобы не думать и не вспоминать, чтобы забыть вообще все. – Все нормально.
– Все нормально. – Он кивнул, соглашаясь с ее враньем. – Тогда почему ты гуляешь по дому с ружьем наперевес? – Не согласился. Не согласился и не поверил. Вот же какая досада…
– Я не гуляю. Я просто решила его проверить. Я не ждала гостей.
Вообще-то, ждала. И отныне будет ждать каждое мгновение своей жизни.
Кофе пили в молчании. Перед тем как сесть за стол Нина проверила сына, заглянула в тайник и под кровать. Если уж сходить с ума, то основательно.
– Чем занималась днем? – Наверное, Чернов решил придерживаться светского тона до самого утра. Или все намного проще и им не о чем разговаривать?
– Прибиралась. – Нина поплотнее закуталась в шаль. В теперь уже свою пуховую шаль. – Нашла много интересного.
– Покажешь?
Отчего же не показать? Надо же как-то коротать ночь. Нина сходила в гостиную и вернулась обратно с альбомом, положила его перед Черновым. Кончик шали коснулся его загорелого предплечья, Чернов скосил взгляд, взялся за шерстяной уголок, потер между подушечками пальцев. Наверное, у него тоже возникли сомнения. Ничего, они скоро исчезнут.
Он разглядывал альбом очень долго и очень внимательно. Некоторые фотографии даже вынимал из креплений и переворачивал обратной стороной, наверное, искал подписи и даты. А Нина и не догадалась. Больше всего ее волновал один конкретный снимок. Увидит ли Чернов на нем то же, что увидела она? У нее не хватило терпения, поэтому она спросила:
– Ты его тоже видишь?
– Сущь? – Чернов поднял на нее глаза, черные, цыганские глаза в обрамлении густых ресниц. Если бы не взгляд, с этими глазами и этими ресницами он сошел бы за парня с обложки, в равной степени безмозглого и обаятельного, но взгляд не оставлял места иллюзиям.
– Значит, видишь. – Нина еще и сама не понимала, что означает это ее открытие. Увидела ли мама то, что увидели они с Черновым? А если увидела, то почему не уничтожила этот снимок, почему безрассудно оставила в альбоме, который мог попасть в руки ее маленькой дочки?
Ксюша обмолвилась, что ее мама была несколько… легкомысленной. Касалось ли это легкомыслие лишь отношений с мужчинами или вопросов воспитания ребенка оно касалось тоже? Или Ксюша ошибалась? Или просто по-бабьи сплетничала? Нинина мама никогда не была легкомысленной.
А Чернов уже перевернул страницу. Теперь он внимательно изучал фото с
