А лодка уже отплывала от берега, скользила по лунной дорожке. Нина надела венок. Нельзя отказываться от подарков. Даже от таких странных. И еще ей нужно остановить хоровод. Тот самый хоровод, который издалека кажется водоворотом. Тот самый хоровод, который вот-вот утянет на дно Чернова.
Теперь она видела больше. Теперь она видела почти так же ясно, как днем. Навки – белолицые, черноглазые, голодные. Волосы как водоросли, извивающиеся нечеловеческие тела, тихая песня. Хороводная. Глаза Чернова широко открыты, но он ничего не видит. Или видит что-то свое, что-то нездешнее, вымороченное. Потому что он улыбается тем, кто сжимает и сжимает круг, кто тянется к нему гибкими телами, кто стонет от вожделения и нечеловеческого голода.
А лодка замерла: ни вперед, ни назад. Словно зацепилась за дно невидимым якорем. Только не зацепилась. Лодку держат белые когтистые руки, и черноглазые русалки смотрят на Нину из воды.
– Прими эту жертву. – Голоса в голове, десятки голосов: – Стань одной из нас. Стань лучшей из нас.
Лодка раскачивается. Нет, ее раскачивают когтистые руки. Как колыбель.
– Отпустите его. – Собственный голос кажется ей незнакомым. – Я сказала, отпустите его немедленно!
И от голоса ее по темной воде идет мелкая рябь, как от ветра. И навки, те, что держали лодку, бросаются врассыпную, но не уплывают далеко. И остальные не размыкают круг, не прекращают водить свой смертельный хоровод.
– Ты нужна нам. Не противься. Прими дар…
Лодка снова плывет, и кольцо белых рук размыкается перед ней, впускает в центр хоровода, к неподвижному, зачарованному мужчине.
Мужчина красив. Пелена морока разгладила напряженную морщинку на его лбу, а навки расчесали мокрые волосы костяными гребнями. У него мощная шея и широкие плечи. Она видит, как перекатываются мышцы под загорелой кожей. Она почти чувствует, как вонзаются ее когти в его горячую плоть. Кровь вкусная, сладкая, как сама жизнь. Мужчина поделится с ней и первым, и вторым. С радостью поделится. А в ее власти сделать так, чтобы он умер счастливым. Она видит серебряные нити морока, что оплетают его тончайшей паутиной. Она и сама может сплести такую паутину. Нет, не такую! Ее морок будет куда сильнее, куда красивее и беспощаднее. Ей лишь нужно убить мужчину. Вот этим костяным ножом, еще одним навьим подарком…
– …Мы вплетем в твои косы цветки папоротника… Мы знаем, где он расцветет…
– …Ты узнаешь, как весело качаться на ветвях деревьев, зачерпывая в ладони лунный свет…
– …Мы покажем тебе другую сторону… Научим играть в прятки и водить хороводы…
– …Мы научим тебя петь песни… Никто-никто, ни один мужчина не сможет тебе отказать…
– …Когда тот человек придет за тобой, ты будешь готова… Подумай… Только представь, какое это наслаждение – искупаться в крови врага… Он будет умирать и видеть сны… И только ты станешь хозяйкой его снов…
– …Подумай… Прими наши дары…
И ей уже хочется, чтобы враг ее нашел. И она уже знает, какой сон он увидит перед смертью. Она даже знает, как он умрет… Ей только и нужно не противиться, принять дары. Одна ничтожная жизнь в обмен на жизнь вечную…
– …Это не жизнь, девочка. – Тонкие полупрозрачные руки качают лодку. Туда-сюда. Как колыбель. Но кто качает, не разобрать. Эта женщина… нет, не женщина, а навка, умеет плести такой морок, сквозь который ей не пробиться.
– …Не обижай его… – Вторая навка, серебристый силуэт в серебряном мареве тумана. – Не смей его обижать!
И лодка кренится, словно бы кто-то взбирается в нее из воды. Еще одна сотканная из морока тень. Третья…
– Красивый венок, девочка. Отдай его мне…
Нина проводит рукой по поникшим головкам луговых цветов. Красивый. Только очень колючий. Пальцы ранятся об острые шипы, и капли крови падают в темную воду, прожигая дыры и в тумане, и в мороке. На мгновение, всего на долю секунды Нина видит. Видит, но не может удержать это видение. А навки бросаются врассыпную, словно бы ее кровь для них страшнее серной кислоты. Остаются только две кутающиеся в туман тени. Бесстрашные. И полупрозрачная рука почти ласково касается Нининых волос.
– Сильная… Наверное, даже сильнее нас всех… – Голос тоже ласковый, его хочется слушать, ему хочется доверять.
– Ты должна уйти! – Уже не шепот, но крик. И прикосновения больше не ласковые. Сильная рука толкает Нину в воду, с головой окунает в туманное марево.
Как она могла подумать, что кому-то можно доверять! Как она могла подумать, что нежити можно доверять!
От злости, от холодной нестерпимой ярости вода вокруг вскипает миллиардами пузырьков. Рука слепо нашаривает на голове венок, отшвыривает его далеко-далеко.
– Хотела? Забирай!!!
Венок ловят на лету с тихим издевательским смехом.
– Глупая… Такая же глупая, как все мы… Ничем не лучше… Ничем не сильнее…
Обидные слова, но Нине не обидно. Вместе с венком уходит морок. Она и не знала, не замечала, как его тонкая вуаль укутывала ее, словно подвенечная фата. И костяной гребень в волосах тоже не замечала. А теперь всей кожей чувствует его острые зубья. Гребень летит вслед за венком, и мир становится прежним. Уже не искаженным – навьим, а самым обычным – человеческим. И в мире этом, в самом его центре, парит мужчина. Его глаза широко открыты, но он все еще видит морочные сны.
– Не смейте! Даже не приближайтесь! – кричит Нина в темноту, и ответом ей становится затухающий вдали смех. – Он мой!
Она по-прежнему видит тонкие нити морока. Они вплетаются в мокрые волосы Чернова, серебряными узорами обвивают плечи и запястья. Теперь она знает, как их порвать. Шипичиха делала все не так, примитивно и грубо. Потому что Шипичиха знала про навий морок, но не видела нити. А она видит и понимает, как с ними поступить.
Если бы у нее были когти, черные русалочьи когти, стало бы проще, но она справится и так, порвет нити морока голыми руками. Они обжигают, как крапива, и зло вибрируют от ее прикосновений, но поддаются, рвутся одна за другой с тонким звенящим звуком.
– Просыпайся. – Его щеки колючие из-за щетины и холодные, как у мертвеца. – Просыпайся! – И изо рта не вырывается ни облачка. Это потому, что он не дышит. В его вымороченном мире
