Черноглазая навка хохочет, запрокинув назад голову, гладит Янычара по груди и щекам, оставляя когтями кровавые дорожки на некогда загорелой, а теперь белой коже.
– Я убью тебя, малая! – Он слизывает кровь языком и улыбается безумной улыбкой, а потом снова замахивается.
– Нет, мой сладкий. – Навка льнет к нему холодным мертвым телом, улыбается из-за его плеча своим выступающим из тумана сестрам. – Ошибаешься, мой сладкий. Но нам точно будет весело…
Нина знает, как заглушить звуки, как сделать так, чтобы не слышать эти душераздирающие, полные боли и наслаждения крики. Но не делает ничего. Она, не оборачиваясь, плывет к берегу, подхватывает лежащую на песке сорочку, надевает на мокрое тело, а поверх набрасывает пуховую шаль. Не ту, что из морока, а настоящую. Кто-то заботливо оставил ее на берегу. Она даже знает кто. Знает, но пока еще не готова смириться с этим знанием.
А из темноты за ней внимательно следят два красных глаза. Ей не нужно видеть зверя, она его чувствует. Чувствует так же хорошо, как в детстве. А может быть, даже лучше…
* * *– …Промахнулся, – прошептал Яков, хотя можно было не шептать, можно было кричать в голос. – Уйдет гадина!
Не уйдет. Зачем же огнеглазому зверю уходить? Зачем бросать свою добычу? Он что-нибудь придумает. Если он достаточно разумный, то вышибет подпирающее дверь бревно. Его сил на это хватит.
Наверное, Яков подумал о том же, потому что тихо застонал, завозился в темноте, перезаряжая ружье. А снаружи уже снова слышались мягкая поступь и низкое рычание. А потом дверь содрогнулась от мощного удара, хрустнуло сломанное пополам бревно. Этого не могло быть, но оно хрустнуло! Чернов слышал хруст своими собственными ушами.
– Если сунется, стреляй, – сказал он с обреченным спокойствием в голосе.
– Не учи ученого! – В голосе Якова слышалась та же обреченность, лишь немного приправленная отчаянием. – Живым мы этой твари не дадимся. Даже не сомневайся!
Это было утешение. Слабое, но уж какое есть. Живыми они не дадутся, а мертвым уже все равно.
Снаружи послышался скрежет. Чуть звонче там, где коготь вспарывал старую древесину, и глуше там, где проваливался в щели между бревнами. Яков дышал шумно и неритмично. Если придется стрелять, он промахнется. Мелькнула мысль забрать ружье, но Вадим тоже не справится. Охотник из него тот еще. И уж точно он не охотник на огнеглазого зверя.
Дверь открылась почти бесшумно, словно бы кто-то легонько толкнул ее невидимой рукой. Или лапой. Это уж как посмотреть. Яков перестал дышать, приготовился. Чернов тоже приготовился.
Секунды летели одна за другой, складывались в минуты, но ничего не происходило. Сквозь открытую дверь в землянку хлынул прохладный воздух. Уже не тонким ручейком, а полноводным потоком, так, что с непривычки закружилась голова. Снаружи не доносилось ни звука.
– Затаился, – сказал Яков тихим шепотом. – Умный, падла.
Чернов согласился и с первым, и со вторым утверждением, но это не избавляло его от принятия решения. Русалья ночь входила в полную силу, а Нина и Темыч на озере совсем одни. Он обещал защитить, но так и не пришел. Что она подумала? Наверняка не удивилась. Кажется, она уже привыкла к предательству.
– Я пошел, – произнес он тоже шепотом.
– Куда пошел? – кажется, испугался Яков, а потом вдруг решительно сказал: – Я иду первым, у меня ствол.
И попер буром, словно партизан, готовый броситься на амбразуру. Чернов попер следом, в который уже раз пожалев об оставленном в джипе оружии.
Прежде чем выйти из землянки, Яков пальнул. Предупреждающий выстрел, глупый и бесполезный. Огнеглазого зверя пулей не убить, а вот разозлить можно запросто.
Некого было злить. Не оказалось снаружи никого: ни зверя, ни человека. В холодном лунном свете белело сломанное пополам бревно, чернели оставленные на двери царапины.
– Это что? – спросил Яков, не опуская ружья. – Где он?
– Ушел. – Чернов был в этом почти уверен.
– Как ушел? – Яков пошарил в кармане куртки, вытащил сигарету и с наслаждением закурил.
– Может, отозвали? – предположил Чернов, с вожделением поглядывая на сигарету: он бы и сам не отказался, хоть и бросил курить лет шесть назад.
– Кто отозвал? Кто вообще может управлять такой тварью?
– Кто-то точно может. – Чернов подставил разгоряченное лицо под прохладный, влажный от тумана ветер. – Может быть, тот, кто натравил зверя на Силичну.
– Ты думаешь, его натравили? – Яков глубоко затянулся.
– Я не знаю, что думать.
– Лютый? Типа Серега его натравил? Батя его был лесником, лес они знали как свои пять пальцев. Всякую живность подбирали. Однажды у них целый год лосенок жил. Вместе с коровами, представляешь? Думаешь, нашли в лесу вот это… – Яков недоверчиво покачал лысой головой. – Нашли, выходили, а теперь что? А теперь зверь мстит всем, кого Лютый считает виноватым?
Чернов пожал плечами, вместо того чтобы искать ответы, которых у него не было, сказал:
– Мне пора. Нина там одна.
– Нам пора, – решительно поправил его Яков, а потом добавил: – С этим надо что-то делать.
Определенно, с этим нужно было что-то делать. И как можно быстрее, поэтому спорить Чернов не стал, ломанулся через бурелом прочь от землянки. На сердце было неспокойно. Теперь он знал такое… вспомнил такое, что хоть вой. Теперь он знал, где его мама. Теперь он знал, кто его мама… Силична сказала, что они приходят за теми, кого любили при жизни, что больше года не может продержаться ни одна из них. Прошло больше двадцати лет, а она все еще держится. Она не пыталась его убить. Наоборот, она пыталась его защитить.
* * *…В доме было темно и тихо. Нина зажгла свет, прошла на кухню. Темная вода прокралась за ней мокрыми следами босых ног. Захотелось кофе. До рези в желудке, до зубовного скрежета. Кофе и шоколада. И того, и другого побольше. А еще бы виски, крепкого виски, которым отпаивал ее Чернов. Но Чернова нет, и виски, стало быть, тоже нет.
Нина на цыпочках прошла в спальню, тихонько, стараясь не шуметь, открыла дверь тайника. На мгновение ей почудился в его глубине красный отблеск. Всего лишь на мгновение, но этого хватило, чтобы сердце замедлило бег, почти остановилось. Она вернулась на кухню, поставила турку на огонь. У нее еще есть немного времени. Наверное…
В дверь деликатно постучали, когда кофе уже вскипел. Нина вздрогнула, выключила газ, поплотнее закуталась в пуховую шаль, подошла к двери. Она почти знала, кто за ней стоит, но все равно спросила:
– Кто там?
– Нина… Ниночка, – голос был тихий, словно бы виноватый. И да, она узнала этот
