Это была очень хорошая находка. Хорошая сама по себе, и хорошая как предзнаменование. Лук всегда приносил ей удачу.
Наскоро срастив ремень, Ягмара повесила парг через другое плечо и поехала к избе Колушки.
Лук она испытает позже.
По обычаю, только меч и нож были неотлучимы от человека. Лук же всегда и у всех народов был просто расходным имуществом и вовсе не обязательно подлежал возвращению владельцу… ну, в подобных случаях. Посмотрим, как этот ашин поведёт себя. Если окажется хорошим человеком… впрочем, что загадывать наперёд?..
Бабка как будто ждала её: сразу, без разговров, засобиралась деловито. Ягмара запрягла двух её любимых ездовых козлов, Аржо и Сардо, в лёгкие ясеневые санки, Колушка уселась, стегнула серых по спинам — легонько, куда гнать-то? — и санки, мягко покачиваясь на полозьях, понеслись по мху. Козлы весело мекали, переговариваясь. Прошлой зимой эта же парочка ездовых вынесла бабушку из-под волчьей погони…
Путь был прям, недолог, лёгок и ничем не отметился.
На мельнице Ягмару опять оставили ждать снаружи. Найдёныша перенесли уже в баню, и баня топилась вовсю. А немой работник Плотин волок от ключей бадью с ледяной водой. Шеру сидел на крыше и охранял баню от местных нечистиков.
Делать было нечего, Ягмара сняла с Лошадки лишнюю поклажу и седло, легко вскочила на спину и быстрой рысью послала Лошадку к тому месту на пруду, где был сделан удобный песчаный спуск к воде. Там она сняла с Лошадки остальную упряжь, оставив только уздечку, разделась сама — и они вместе прыгнули в тёмную воду, подняв тучу брызг. Дно уходило вниз не обрывисто, постепенно, но глубина здесь была большая — Ягмара иной раз не доныривала до дна. Вода сверху была как парное молоко, зато на глубине — ой как бодрила. Говорили, что тут бьют донные ключи. Ягмара поныряла всласть, заставила поплавать Лошадку. Потом они поплыли рядом, как при переправе — сначала к тому крутому берегу с нависающими кустами, потом к верхней части пруда, к зарослям кувшинок, потом обратно. Наконец наплававшись вдоволь, Ягмара забралась на спину Лошадки, распласталась — и направила её на берег. Вздымая воду и песок, Лошадка выкарабкалась по склону и остановилась, фыркая, Ягмара спрыгнула на траву и стала вытирать Лошадку попоной, а та крутила головой и хвостом, обдавая её брызгами…
И вдруг Ягмара всей спиной ощутила чей-то неподвижный пристальный взгляд. Так смотрела бы громадная змея. Она резко повернулась назад, одновременно припадая на колено и хватаясь за рукоять лежащего поверх одежды железного ножа…
Никого. Ощущение взгляда не пропадало. Но только смотрели… издалека. Как будто та змея, громадная и невидимая, поднялась на хвосте над окоёмом…
Медленно-медленно взгляд словно растаял. Или рассеялся. Но не исчез совсем.
Её ещё долго преследовало это ощущение…
Когда она вернулась, мать и бабка сидели за летним столом и разбирали разложенные вещи найдёныша.
— Как он там? — спросила Ягмара.
Мать, не ответив, посмотрела на бабку. Та пожевала губами.
— Побился сильно, — наконец сказала бабка.
— Это я и сама видела, — сказала Ягмара.
— Ты не дерзи, — сказала бабка. — Старшие говорят — слушай молча и не перечь. Так вот. Убиться он должен был насмерть. Кровь в голове запеклась. А вот не убился. Чара на нём.
Между каждой её фразой проходило не меньше лепты. Ягмара почтительно ждала.
— Но и это не всё, — продолжала бабка. — Оруч на руке его левой видела?
— Нет, — помотала головой Ягмара. — То есть видела, конечно, но…
— Отца твоего оруч.
Ягмара перевела взгляд на мать. Та медленно кивнула.
Отец, Ягмара помнила, носил несколько оручей — и на правой руке, и на левой. Серебро и волнистая сталь.
— Он не снимается, — сказала мать. — И у отца не снимался. Маг старый ему надел… давно.
Ягмара обошла стол и на ощупь села на край скамьи.
— И что это значит? — спросила она.
Мать молча покачала головой. Бабка достала из рукава резную гадательную ложку, но ничего делать не стала, просто покрутила в жёлтых от трав пальцах.
— Ждать надо, когда он в память придёт, — сказала она наконец. — До этого… Да нет, ничего. В общем, просто ждать.
— А когда придёт, тогда что?
— Кровь я ему дурную немного разогнала, — сказала бабка. — Ещё поразгоняю. Отварами выпаивать буду. Поглядим. Не знаю пока.
— А что за птица, бабуль? Знаешь такую?
— Нет, — сказала бабка. — Но на свете столько разных птиц, что всех знать невозможно. Это же не травы, не грибы…
— Даже таких огромных?
Бабка промолчала и нахмурилась.
— Можно я вещи посмотрю? — спросила Ягмара.
— Зачем тебе? — не поняла мать.
— Ну, зацепку может какую найду — хотя бы откуда он такой…
— Нашли уже… — проворчала бабка. — Не такие уж мы дурры, как тебе кажется…
Мать сунула руку глубоко в суму, достала кошель. Кошель был сафьяновый, с нитяным шитьём, того же рыжего цвета, что и сума. Из кошеля она высыпала на стол несколько квадратных серебряных монет.
— Алпанские? — удивилась Ягмара.
— И кошель алпанский, и сума, — сказала мать. — Я хорошо знаю эту выделку. И сапоги…
— Сапоги новые совсем, нетрёпанные, — сказала бабка. — Как и не ходил он в них.
— Всё на нём новое, — сказала мать. — Будто купил у одного торговца и сразу оделся. Ни одной ношенной вещи…
— Только оруч.
— Да. Только оруч… хотя ещё…
И она достала из сумы небольшой треснувший лаковый футляр для свитков. Достала оттуда катушку, развернула розоватый шёлковый лоскут с нанесёнными на нём синими цересскими[3] знаками.
— Потом, если вдруг понадобится, покажу раву Гамлиэлю… у него есть люди, знающие цересский.
Ягмара кивнула. Да, с этим не стоило спешить…
Она уже догадалась, что рава в события этого
