3. Странный знак и пустые хлопоты
Найдёныш пришёл в себя на четвёртый день, ближе к вечеру. Вальда как раз собралась везти его в город, прислала восьмерых работников и большие носилки, в которых можно было нести лежачего. Бабка Колушка решила, что надо бы пустить болезному кровь, а старый цирюльник Рева нипочём, ни за какие деньги, не желал ехать куда-то в глушь. Но когда Ягмара привела носильщиков, бабка сидела за столом и пила горячий мёдок, а напротив неё, одетый в полотняные одежды, сидел, скособочившись, тощий светловолосый парень с покрытым коростами лицом, но уже открывшимися глазами. Глаза были непонятного цвета, как у новорожденного щенка. Одна смуглая рука его лежала на столе, другую он прижимал к груди.
— Ну, козочка моя драгоценная, примай работу, — сказала бабка, усердно облизывая липкие губы. — Кровянюку можно не пущщать, разогнало её. А отвары пить ещё долго, да я матери расскажу всё: когда чем поить-кормить, когда с чем парить… Говорить уже говорит, а вот про себя ничего не помнит.
— Помню, — скрипучим голосом выдавил из себя парень. — Вспомнил. Меня зовут Ний…
— А откуда ты, милой?
Парень нахмурился, потом сморщился, обнажив ровные белые зубы.
— Ещё больно, — сказал он. — Вот тут. Наверное, пройдёт, и всё вспомню.
— И пройдёт, и вспомнишь, — сказала бабка. — Чара на тебе сильная, чтоб ты понимал. Она тебе убиться не позволила, она тебе и памяти не даёт. А я вот и не соображу, к кому тебя с нею послать-то, давно у нас умелых да сильных чаровников нет…
— Кузнеца надо спросить, — сказала Ягмара.
— Может, и кузнеца… — бабка с сомнением пошевелила губами. — Да нет, куда ему. С железом он постоянно трётся, какой из него чаровник?
— Я не говорю, что он сам. Но знать может нужных людей, к нему кто только не приходит. А может, рава-благодетеля озадачить…
— Им по вере ихней не положено с чаровниками знаться.
— Не положено, а знаются.
— Мать как скажет, так и будет, — сказала бабка и для окончательности решения хлопнула ладонью по столу.
Но мать, оставив Ягмару на хозяйстве, сегодня с утра запрягла бигу[4] и уехала на Инелей[5], на рыбные ловы, что-то важное там предстояло решать с управителем. День туда да день обратно, да несколько дней там…
— Так что, бабушка, в город сегодня мы нашего Ния не везём? — спросила она, переводя разговор.
— Пусть тут побудет пока, под моим присмотром, — сказала бабка. — Только вот из бани в дом переселим, а то работникам мыться негде, ходят лохматые.
— В дом, — сказал медленно Ний. — В дом… — он замолчал. — Дом… — нахмурился.
— Что? — спросила Ягмара.
— Дом… нет. Забыл.
— Вспомнишь постепенно, — уверенно сказала Ягмара.
Бабка посмотрела не неё, прищурясь.
— Ты что измыслила, коза?
— Я? Ничего…
Она действительно ещё ничего такого не успела подумать. Вернее, что-то мелькнуло…
— Ты смотри…
— Да я правда ничего… А вот теперь — придумала!
Она заскочила в жилую пристройку — упомянутый «дом» — порылась в вещах и нашла свою старую восковую доску, на которой когда-то училась писать. Протёрла её чистой тряпицей, принесла. Подобрала щепку, быстро выстрогала простое стило. Принесла, положила перед Нием.
— Знаешь, зачем это?
— Э-эмм…
Он острожно взял стило, покрутил в пальцах. Понюхал. Потом понюхал и погладил доску. Что-то поменялось в газах.
— Да… кажется, да…
Ний прикоснулся острием стила к воску, провёл чёрточку. Потом рядом — вторую.
— Нарисуй свой дом! — велела Ягмара.
Ний провёл несколько линий, стёр тряпицей изображённое, снова провёл и снова стёр. Рука его вдруг задрожала. На лице снова возникла гримаса боли. Он зажмурил глаза.
— Не получается… Я потом, хорошо? Я обязательно…
— Иди-ка ты отдыхать, — сказала бабка. — Галаха! — крикнула она пробегавшую мимо простоволосую дебелую работницу. — Помоги парню лечь, да проверь, свежие ли простыни…
— Свежие, госпожа, — ответила работница, отводя волосы со лба. — Утром ещё постелила, как вы и сказали.
— Ну, молодец. А лечь помоги, чтоб не стукнулся, в нём душа чуть держится…
И, когда здоровенная Галаха увела тощего Ния в дом, сказала Ягмаре:
— Хорошо придумала, но рано, рано. Ему сейчас сны будут сниться всякие разные, он из снов и вспомнит многое. А сон, он такой… ты же знать не можешь, чей он — его ли собственный, духами ли навеян…
— Да, бабушка, я поняла.
— Не торопи его. Езжай обратно в город — да и правда, зайди к кузнецу, потолкуй с ним аккуратно, расскажи самое главное. А к раву сама не суйся, матери дождись. Там дело тонкое…
Знала она это тонкое дело… Два раза уже рав Гамлиэль бар Борух присылал своих особо доверенных людей к Вальде, дарил дары, предлагал выйти за него. И много раз за собственный счёт рассылал он поисковые отряды по всем направлениям — искать Акболата, живого ли, мёртвого ли. Ни с чем возвращались отряды, а были такие, что и не возвращались. Обычай велел Вальде ждать три года, потом мужа можно было считать не безвестно канувшим, а погибшим. И сама она была бы рада выйти за рава, слышала Ягмара нечаянно этот тихий разговор, слышала, да. Но вот не могла, не верило Вальдино сердце в смерть мужа, не позволяло порвать тот жемчужный брачный оруч на левой руке… и сам он не темнел и не распадался, а значит — жив Акболат, жив и может вернуться…
И вот теперь появился ниоткуда незнамо кто, и на руке его был стальной неснимаемый оруч Акболата, надетый на того давно, ещё когда он только постигал в далёком сказочном Кише искусство равновесия.
Никому не показывала Ягмара его последнее письмо к ней, заучила наизусть, но сжечь, как было велено, не смогла, спрятала так, что никто не найдёт… Многое в мире вокруг становилось понятным, когда она вспоминала написанное там.
Кузнец не работал, ужинал дома. Служанка провела Ягмару во
