Она умоляла его снова и снова, пока темнота не сжалась – пока она не обрела края. Границы, отражавшие ее слова и заполняющие пространство тихим бесконечным эхом.
Где-то в мыслях мелькнуло, что она уже сталкивалась с похожим эффектом, но Софи слишком сосредоточилась на добавлении новых образов, и не стала задумываться. Воспоминаний про Вайли у нее было мало – и многие из них оказались болезненными. Но Прентису стоило их увидеть.
Увидеть доказательство того, как сильно сын по нему скучает, и найти в себе силы вернуться.
Поэтому она показала ему, как спорит с разгоряченным Вайли об исцелении его отца, показала его отчаяние, когда он думал, что потерял Прентиса навсегда. Промелькнули даже раны, которые Вайли получил под пытками «Незримых». И закончила она последним увиденным воспоминанием, где Вайли цеплялся за ладонь отца и просил передать, что любит его.
– Он тебя ждет, – сказала она Прентису.
– Возвращайся.
– Возвращайся.
– Возвращайся.
Где-то далеко ее плечо сжали до боли – Киф предупреждал, что Прентис теряет контроль над эмоциями, – и под новым порывом она взмахнула крыльями, поднимаясь выше.
Но в сознании Прентиса слышалось только эхо. Тепло не ощущалось.
– Прошу, Прентис, – взмолилась она. – Ты нужен нам.
Она показала ему вину и отчаяние Алдена, раздражение и нетерпение Коллектива, скорбь и преданность Тиргана – и проблески его любви к Вайли.
Это не помогло, и тогда она добавила собственные эмоции – все слезы, которые она пролила из-за своей роли в его судьбе. Все кошмары. Все потраченные впустую дни.
– Ты что, не понимаешь, как ты нам важен? – спросила она. – Как сильно все тебя любят?
Может, ему нужно было доказательство.
Поэтому она собрала воедино абсолютно всю любовь, на которую была способна, и выплеснула ее во тьму раскаленным добела потоком.
Свет заструился во тьме, смешиваясь с ней и окрашивая все серым.
Этого не хватило, и она копнула глубже, до самого сердца, погрузилась в колодец необузданных эмоций, где все пылало совершенно новым жаром. Он выжег все мысли, стоило ей собрать его силу, и взорвался искрами, разнесшимися по сознанию Прентиса. А ветер раздул из искр пламя.
Безвредное пламя.
Полезное пламя.
Танцующее, потрескивающее, пожирающее мрак пламя.
За ним последовало тепло, но теперь оно шло изнутри; его становилось все больше, больше и больше, пока оно не расплавило острые осколки воспоминаний в единую массу. Мощная энергия понесла Софи вверх, выше, еще выше – так быстро и неожиданно, что она вернулась в собственное тело и заморгала, дрожа, жадно глотая воздух и ощущая, как ее голые руки стискивают чьи-то трясущиеся ладони.
Ее звали по имени, закидывали вопросами – голоса перекрывали друг друга, перемешивались в кашу из звуков.
Все, кроме одного.
Услышав его, все замолчали.
Взгляды обратились на Прентиса. Впервые за десятилетие его взгляд прояснился, стал светлым и чистым; он поморгал, и с губ, с которых раньше срывались лишь стоны, бормотания и капала слюна, слетели хриплые надтреснутые слова:
– Кажется… я вернулся.
Глава 66
Она исцелила Прентиса.
Не специально. Софи не заметила, что неосознанно проходит этапы исцеления.
Но… Прентис был в порядке.
Потерянный, разбитый, потрясенный.
Но не сломленный.
Он просто прижался к сыну, и они вместе рыдали, пока он не провалился в сон от слабости – в настоящий сон, успокоила их Ливви. Она перепроверила четыре раза.
А еще она заставила Кифа прочитать эмоции Прентиса, чтобы убедиться, не скачут ли они. А Тэм быстро осмотрел его теневую дымку, проверяя, держится ли она в пределах нормы.
А мистер Форкл решил проконтролировать сны Прентиса.
Он больше не рисковал своим рассудком.
Потому что она исцелила Прентиса.
Но он не поправился моментально.
В его мыслях царил беспорядок – раздробленные фрагменты смешивались в беспорядочную, бессмысленную кучу. И как бы они ни старались помочь ему разобраться, хаос никуда не делся.
– Теперь дело за Прентисом, – вздохнул мистер Форкл, присаживаясь рядом с Софи на скамью на веранде. – Только он может разобраться в своем прошлом.
Блик с Призраком уже ушли. Делла тоже. А все остальные собрались на улице, давая Вайли, Прентису и Тиргану побыть наедине и обсудить произошедшее с Сирой.
– Но он ведь вернется к нормальной жизни? – спросила Софи.
– Норма – понятие относительное, – заметил Алден. Он не сводил взгляда с леса, в котором туманная дымка сгущалась час за часом.
Он не выглядел умиротворенным, как ожидала Софи. Скорее, задумчивым.
Фитц, подойдя, обнял отца.
– Теперь у Прентиса есть его здоровье, – сказал мистер Форкл. – И сын. И возможность начать с чистого листа. После изначального надлома сознание продолжает разрушаться, поэтому за прошедшие годы все его воспоминания исчезли. Представьте, как разбиваете стекло камнем. Один удар, и вы с легкостью соберете осколки воедино. А если ударить еще раз? И еще? И еще, и еще, и еще?
В его словах не было ничего удивительного. Но от столкновения с реальностью сердце Софи сдавило.
– И мы ничего не можем сделать?
– Если надеешься на быстрое исцеление, то нет, – покачал головой мистер Форкл. – Но я думаю, что нам всем нужно завести дневники памяти с воспоминаниями о Прентисе и с тем, что мы углядели в его сознании, а еще…
– Не соглашусь, – перебил Квинлин. – Он и так потерял больше десяти лет жизни – зачем терять еще столько же, копаясь в прошлом? Ему нужно восстанавливаться и двигаться дальше.
– Почему бы не попробовать и то и то? – парировала Лин.
– Потому что ничего хорошего из этого не выйдет. Случившееся не изменить. – Квинлин отошел в дальний угол веранды, скользя рукой по перилам. – Мы все видели, что стало с Грейди и Эдалин после смерти Джоли – неужели вы хотите, чтобы с Прентисом произошло то же?
– Мне кажется, пока рано гадать, как он отреагирует на потерю Сиры в долгосрочной перспективе, – тихо заметил Алден. – Но я сомневаюсь, что он захочет ее забыть.
– Я ничего такого не говорил, – возразил Квинлин. – Но он и так помнит достаточно. Подробности только усилят боль. Поэтому лучше рассматривать потерю памяти, как благословление – ведь так оно и есть.
Никто не знал, что на это ответить – даже Софи. Ее убивало, что Квинлин мог оказаться прав – что лучше оставить Прентиса с обрывками воспоминаний, чем причинять ему лишнюю боль.
Она не понимала, почему при мысли об этом становится грустно – точнее, не признавалась себе, пока не оказалась вдали от настойчивой эмпатии Кифа, у себя в постели в компании одного только храпящего Игги и собственных несчастных мыслей.
Где-то глубоко внутри нее теплилась крохотная, отчаянная надежда, что секрет, вынудивший сообщить о «лебединой песне» – секрет, благодаря которому он узнал про Путеводную звезду, – каким-то образом приведет их в Сумрак.
Надежда была глупой, пустой. Но теперь она пропала, и оставалось лишь продолжать искать иголку в стоге сена.
Продолжать ходить в школу и каждый вечер слушать, что они ничего, ничего, ничего не нашли.
У них не было ответов.
Не было
