Здесь, в комнате за красной резной дверью, я была в безопасности от остального дома, но была ли при этом в безопасности рядом с ним?
Волк уставился на меня, приковал к месту своим взглядом.
– Ты должна позволить, чтобы я оставался в этой комнате с тобой каждую ночь, – сказал он. – И еще ты должна поклясться, что… никогда не сделаешь одну вещь.
– Чего именно я не должна делать, господин Волк? – тяжело сглотнула я, чувствуя, как бешено колотится в груди сердце.
От обращения «господин» волка почему-то передернуло, и его голос сразу стал еще ниже – превратился, можно сказать, в рычание.
– Ты должна поклясться, что никогда не зажжешь лампу и не взглянешь на меня ночью. Ни разу. Никогда. Если же ты не… – янтарные глаза волка сузились, превратившись в щелочки. – Если же ты не согласишься на это условие, я сейчас выгоню тебя из комнаты, оставив на милость дома и леса. Ты клянешься?
Там, за дверью, я не продержалась бы и двух секунд. Волку это было известно так же хорошо, как и мне. Но до чего же жестоко предлагать человеку выбор, заранее зная, что у него нет выбора!
– Госпожа, – уже намного мягче продолжил волк, – я не причиню тебе никакого вреда. Со мной ты всегда будешь в безопасности. Надеюсь, ты это знаешь.
Я этого не знала. Я знала совершенно другое, и могла доказать это, показав свои шрамы на лице. Впрочем, ответить отказом волку я все равно не могла. Я медленно опустилась на колени, чтобы взглянуть волку прямо в глаза, и сказала, склонив перед ним, словно перед королем, свою голову.
– Клянусь, господин Волк, что я никогда не зажгу лампу и не стану смотреть на тебя среди ночи.
– Благодарю тебя, госпожа Эхо, – волк кивнул белой мордой, отвел глаза, а затем и сам отошел в сторону. – Пока ты будешь переодеваться, я отвернусь. А ты, когда ляжешь, сама сможешь задуть лампу.
Обо всем этом волк говорил так, словно речь шла о какой-то самой обычной вещи, а мое обещание было чем-то само собой разумеющимся. Несколько секунд я все еще оставалась на коленях, боролась с охватившим меня гневом, но потом поднялась и начала возиться с завязками своей блузки. Ночной рубашки у меня не было, поэтому я сняла сапоги, юбку и блузку, оставшись в одной нижней сорочке, как можно скорее заползла в огромную кровать и улеглась с краю.
– Ты переоделась? – спросил волк, не оборачиваясь.
Мой гнев сменился горечью, и я ответила, натянув свое одеяло до самого подбородка.
– Да.
Волк обогнул кровать и лег по другую от меня сторону прямо на полу, возле шкафа. Открыл один глаз, взглянул им на меня и спросил:
– Ты не забудешь про свое обещание?
Тут у меня в голове закрутились обрывки из нашего разговора.
«А что происходит в полночь?»
«Сдерживающая магия ослабевает, и дом становится неуправляемым».
А не значит ли это, что и волк при этом становится неуправляемым? И что произойдет, когда я потушу лампу? А что случится, если я вновь зажгу ее?
– Не забуду, – буркнула я и поскорее задула лампу, опасаясь, что передумаю, если буду медлить.
Спальня погрузилась в темноту. Я лежала с открытыми глазами, всеми нервами ощущая близкое присутствие волка. Слышала, как он шуршит, возится, царапает когтями, устраиваясь удобнее.
«Дом похож на дикого зверя, которого приручили. Иногда он бывает безопасен, иногда нет».
Мои шрамы заныли при мысли о той давней боли, и я беспокойно заерзала в постели. Что должно удержать волка от того, чтобы прыгнуть на кровать и загрызть меня в темноте?
«Помни о том, что он дикий, и оставайся настороже».
А может это сама тьма и держит волка в узде? Что, если именно она сохраняет в себе какие-то остатки магической силы? Тогда понятно, почему волк должен оставаться на ночь в этой комнате, а я не должна зажигать лампу.
Дыхание волка стало ровным, глубоким – он уснул. А вот ко мне сон никак не шел. Я не могла перестать думать о моем отце, о ненависти во взгляде Донии, о рассыпавшемся в прах письме из университета. О той минуте в лесу, когда волк впервые заговорил со мной. Все, что произошло со мной после этого, казалось просто невероятным – может быть, я все-таки действительно замерзла тогда до смерти в сугробе?
Но подушка у меня под щекой была такой мягкой, одеяло теплым, а дыхание волка таким убаюкивающим…
А как там отец? С ним все хорошо? Добрался он до дома тогда?
Часть души болела за него, заставляла плакать в подушку, ненавидя себя за то, что я бросила его тогда в лесу. Но вторая – бо́льшая – часть меня об этом не жалела. Да, я оставила отца, но вместе с этим оставила и Донию, и презирающих меня жителей городка, и все-все-все, что оковами лежало на моей прежней жизни. И это давало чудесное, неведомое раньше ощущение свободы.
А потом я все-таки уснула.
Я внезапно проснулась в темноте в насквозь промокшей от пота сорочке. Кто-то ломился в дверь спальни, пытаясь войти, и ревел в коридоре. На меня накатывали волны жара, как от печки. Я инстинктивно потянулась к лампе, затем вспомнила про свое клятвенное обещание и отдернула руку.
– Волк, – позвала я, тщетно пытаясь рассмотреть его на полу. – Волк!
– Эхо? – каким-то странным – ото сна, наверное, – голосом откликнулся он.
– Там кто-то есть.
В дверь что-то ударило, взвыл ветер. Затем раздался высокий жуткий смех, от которого, казалось, заходила ходуном вся комната.
– Волк?
– Все в порядке, Эхо. Здесь нам ничего не грозит.
Волк должен был уже полностью проснуться, однако его странный акцент при этом не исчез.
Раздался новый, настойчивый и громкий стук в дверь. Он становился все громче, смешиваясь с ревом какого-то неизвестного, но явно огромного и злобного зверя.
– Ничего не делай, – предупредил меня волк. – Ничего не делай, все само кончится.
Я дрожала, сидя в постели с натянутым до самого подбородка одеялом. Под сорочкой тикали часы с компасом, которые я никогда не снимала. По коридору разлетелся смех, зашептали голоса на незнакомом мне языке. Было страшно. Хотелось, чтобы в комнате стало хотя бы немного светлей, и я невольно вновь потянулась к стоявшей на прикроватном столике лампе.
– Оно сюда прорвется, – прошептала я. – Прорвется и уничтожит нас.
– Нет, мы в безопасности до тех пор, пока не откроем дверь. Или пока ты не зажжешь лампу. Она… Она искушает тебя. Проверяет на прочность.
– Она – это кто?
– Сила леса. Сила, скрепляющая этот дом.
Вся комната вновь задрожала, когда что-то ударило в дверь с такой силой, словно кто-то таранил ее вырванным из земли стволом дерева.
– Не думай об этом. Отвлекись. Огонь не может причинить тебе вреда. Она не сможет причинить тебе вреда.
Я
