Мне очень импонировала цивилизация свободно мыслящих весёлых хищников — дельфинов и вообще всех китов. Уж им-то вовсе не нужно было скрывать свои мысли, простые и ясные, как бы просвеченные солнцем до самой своей глубины, а глубина там присутствовала — я-то знаю, я часто беседовал с дельфинами ни о чём. Дельфины никогда ничего не строили, не обживали пещер, как, допустим, я, не стремились к могуществу в любой форме и покорению чего бы там ни было — для них всякое подобное стало бы обузой, помешало бы легко кочевать по просторам океана, свободно размышляя обо всём, что видели и слышали. Дельфины — самые лёгкие и самые наслаждающие лёгкостью бытия разумные существа.
Между тем, и самые могучие создания мира жили именно в океане — гигантские морские змеи, настолько громадные, что съедали акул так же легко, как я миниатюрных коралловых рыбок. На проверку змеи-гиганты оказались земноводными — этакими двоякодышащими тритонами-переростками, лишёнными конечностей. В воде они дышали внешними жабрами и кожей и не нуждались в том, чтобы всплывать на поверхность за воздухом. Жабры изящными сплетениями веточек свисали с их щёк. Но самая главная особенность гигантов состояла в том, что я не мог прочитать ни одной их мысли, как ни старался. А я очень старался, но никаких мыслей не услышал, а так только — клубок элементарных инстинктов, еле-еле годных на то, чтобы безбедно жить и хищничать в океане. И моему гипнозу примитивность змей никак не поддавалась. Тут гнездилось явное противоречие, и сидела в засаде какая-то тайна.
Тайны всегда давят на меня нестерпимыми плитами — не выношу тайн в моём океане. Несколько сезонов подряд я придумывал, готовился, выращивал на себе особый орган, способный проникнуть в мозг морского змея, а когда почувствовал себя готовым, то просто нашёл самого ближайшего ко мне змея.
Мы якобы случайно встретились со змеем над глубиной, в толще вод. Змей видел меня, но я изо всех сил делал вид, будто им совсем не интересуюсь, а так — плыву по своим делам. Но под головобрюхом, в бутоне из пяти накрепко сжатых широких щупалец я нёс тщательно выращенный плод — особый орган познания змея. И именно змей был моей единственной целью. Змей — я это почувствовал — решил меня съесть, завился в спираль, начал подплывать. А мне только этого и было нужно, и я поплыл толчками, бросаясь из стороны в сторону, чтобы змей не мог прицелиться для броска. И когда мы со змеем максимально сблизились, когда приоткрылась безмерная змеиная пасть, чтобы сглотнуть меня, бутон из пяти широких щупалец на моем теле раскрылся, и из него вылетела, махая крыльями, подобно скату, и выбрасывая струи воды, подобно кальмару, часть моего мозга — часть меня, похожая на невиданное ранее морское существо. Я создал это псевдосущество только из мускулов и нервов — прочее излишне — оттого оно получилось бледно-светлым из-за обилия нервных тканей. Оно отделилось от меня своей плотью, но осталось едино с моей мыслью — я вёл его, как самого себя, я мыслил в нём, он был мной, а я — им.
Моё создание мгновенно облетело голову змея, село и присосалось к змееву затылку. Тут же из белёсого тельца выдавился острый и длинный, как игла, костяной шип, вонзился в основание змеевой шеи и ушёл в змея весь, без остатка. Шип глубоко вонзился в основание продолговатого мозга змея, чисто пройдя меж позвонков. Сквозь полый шип сразу же проросли толстые жилки нервов в мускулистых оболочках и углубились, вплелись в змеев мозг. И я услышал-таки мысли змея, но те мысли не исходили от змея, не из среды его мозга, а падали в змеев мозг откуда-то извне, подобно командам уверенного хозяина. Так я спокойно велю загипнотизированным рыбкам плыть в мой рот. Догадка пронзила меня. Морские змеи не обладали собственными мыслями в отдельности, мышление их было общим для всех морских змей разом. Сколько бы их не существовало в океане — а их не могло быть много — еды не хватило бы — все они разом думали одно и то же. Самое сильное создание мира оказалось ничего не значащей частицей стаи, проще, чем стаи, — союза существ с общими мыслями. Такого я не ожидал, но в океане случается и не такое.
— Прочь! — крикнул я змею. Крик исторгся из моего мозга, и из той его частицы, которая распласталась на змеевом затылке. Крик прошел через костяной шип, через волокна нервов и жгуче проник в змеев мозг, пронзил змея изнутри. Змей замер на мгновение, захлопнул пасть, и, гибко извернувшись, начал удаляться, оставляя тугие, гудящие от скорости вращения водовороты после каждого взмаха своего хвоста. Напоследок змей обернулся, нашел меня взглядом и, доказывая, что он — амфибия, что кроме жабр у него есть ещё и лёгкие, наполненные воздухом, во всю силу этих лёгких угрожающе проревел, исторгнув облако воздушных пузырей. И все морские змеи океана общим взором увидели и запомнили меня в тот миг — главного своего врага, единственного в океане, не позволившего себя съесть, первого нанесшего им удар изнутри.
Но я уже не думал о змее: белёсое псевдосущество — частица моего мозга — обломало шип и, бросив змея, летело обратно ко мне. Шип так и остался у змея под черепом, а мои нервные волокна в змеевом мозгу оборвались и заснули, затаились на время. У меня так случалось, неиспользуемые части мозга как бы засыпали, но я мог их в любое время разбудить, если понадобится. Созданное мной псевдосущество село на родную пуповину в сплетение пяти щупалец-лепестков на моём головобрюхе, свернулось, укуталось в щупальца и замерло, ожидая времени, когда снова понадобится. Я напрягся и начал оплетать псевдосущество кровеносными сосудами, чтобы полноценно его сохранить.
Глава 17. Милость умерщвленья
В привычном, тесном пространстве города приходилось всё бросать, свободно и без сожаленья — смятую кровать в пыльной квартире, машину, знакомые места. Меня, конечно же, ждали всюду, где бы я мог появиться, млели в засадах. Но ничего из прежней человеческой жизни уже не могло мне понадобиться. Только чуть-чуть вспоминалась фотография на пустой стене.
Я заранее припас место, где мог бы спрятаться на время. У знакомых моих знакомых пустовала дача, и я снял её до лета. Час на электричке от города. На десять дней моей сутью стали
