Перестрелкой, впрочем, назвать происходившее было бы неправильно, потому что стрелял я один — казнил и казнил быстро. Я прошёлся в одну сторону — исполнил приговор, прошёлся в другую — забрал бумажник торговца зельем и обоймы из пистолетов охраны, закрыл мёртвые веки. На смену повеселившимся пулькам явились новые, тоже жаждущие веселья. А потом ночь и город потеряли меня в себе, хоть я и не прятался в них, а совершенно сознательно пошёл к ближайшим банкоматам, чтобы очистить от содержимого трофейные кредитные карты: глупый казнённый хранил коды в том же бумажнике, где и кредитки. Но я, пожалуй, смог бы разыскать и прочитать их в умирающем мозгу. Почему-то я был в том уверен.
Ни одна монета, вынутая мной из омертвевших карманов, не могла быть честно заработанной. Никак. С каждой купюры капало чьё-то человеческое горе. Но, в сущности, мне было всё равно, я лишь поддерживал некое своё равновесие в ущерб ложной упорядоченности ночного города и добывал деньги на охоте.
Где-то далеко выли опоздавшие сирены. Чутьё хищника успокаивало меня, подсказывало, что мой след невнятен, ищейки его не возьмут в этот раз. «Не сейчас, не сегодня», — машинально шептали мои губы, а пальцы быстро, но без суеты, нажимали кнопки банкомата.
Всё же цепные псы закона насторожились, я прислушивался к их обеспокоенности, посиживая иногда на лавочках в уютных сквериках под деревцами с робко распускающимися листочками, рядом с их серыми массивными зданиями. Ещё бы не насторожиться, ведь я увеличил население городских моргов на двадцать три клиента. Мне не очень хотелось сталкиваться со служителями закона, от такого столкновения я предвидел — роковое. По многим признакам виделось приближение поры моего отъезда. Отплытия.
Глава 30. Внутренняя алхимия
В океане я решался на беспощадную войну с морскими змеями. А на суше я прятал мою добычу — мешок денег — от шакалов и стервятников. Моя квартира никак не подходила — уж если начнут искать, то там-то станут шарить в первую очередь. Но и возле самого тайника мне пришлось убить шакала в человеческом обличье.
Тогда я видел его глаза, первые человеческие глаза того, кого я через мгновенье убил. Зрачки в зрачки. Глаза добычи перед смертью только убеждают хищника в праве убивать. Глупо размышлять о праве убивать. Откуда взялись такие размышления? Пожалуй, я был слишком занят собой в океане, и нечто человеческое зашевелилось во мне на суше. Это нечто не беспокоило меня — оно получалось новым, правильным, не слабым.
Человек настолько воспрянул во мне, что придя домой с пустыря и, простояв почти час под очищающей струёй душа, я позвонил единственной женщине, с которой встречался иногда несколько последних лет, и пригласил её к себе в гости вечером. Впервые после отпуска. До этого вечера мы пару раз беседовали по телефону без последствий. Я не звал её. А теперь мужскому телу понадобилась близость тела женского.
Мужчина, которым я стал, действительно был одинок. Его родители умерли ещё в его ранней молодости, почти юности. Близких, братьев и сестёр не было. В его жизни последовательно появлялись редкие женщины, но ни одна из них не задержалась, не захотела привыкнуть к нему. Он и каждая из них довольно скоро уставали от взаимного общения и общего быта, а потому так и не соединялись в семью. Мужчине пришлось стать профессиональным холостяком. По моему мнению, в этом ему и мне повезло.
Та женщина, которая должна была зайти к нему вечером «на огонёк» не претендовала на положение постоянной подруги. Она не страдала от пустоты одинокой жизни — у неё росла пара детей от несохранённого брака. Мужчина, которым я стал, и эта женщина не нуждались друг в друге постоянно — только физиологическая потребность, которую они ни за что не признали бы открыто, сводила их временами на несколько часов раз или два в неделю или в две. Мужчину устраивало такое положение вещей, женщине так было удобно, да и я не имел ничего против.
Я хотел, чтобы всё происходило, как всегда при наших свиданиях. Поэтому я поставил на столик привычную бутылку лёгкого вина и фрукты, зажёг несколько свечей в уголках — так нравилось женщине.
Пока мы разговаривали за вином, незаметные, но густые запахи влечения захватывали нас, усиливались лёгкими прикосновениями, переглядываниями, заставляя мои железы впрыскивать в кровь мужские гормоны возбуждения. «Вот она, человеческая гормональная химия в действии», — мелькнуло в моих хмелеющих мыслях. Я как бы раздвоился, участвовал в событиях и наблюдал со стороны. Раздваиваться — очень по-человечески.
Она сидела в халатике на постели и пила крошечными глотками вино. Огоньки свечей отражались в её бокале. Всё складывалось красиво, как она любила. Необходимость ритуала картинно сползала на пол вместе с последним шёлком её одежды.
— Будь аккуратен. У меня опасный период. Я могу забеременеть, — прошептала она мне на ухо, чуть касаясь губами.
Я склонился к ней, впитал её запах и спросил:
— Это аромат твоей спелой яйцеклетки?
Она засмеялась и легонько толкнула меня в лоб:
— Ты сегодня ещё и пошлый.
И наступило время секса. Я прислушивался к её желаниям и воплощал их одно за другим, получая наслаждение от неё самой и её удовлетворения. Хотя ничего особенного не происходило — я так и помнил, так себе и представлял. Сухопутное слияние самца и самки требовало активного движения, вызывающего обильную циркуляцию крови — всё это ради хорошего насыщения и даже пресыщения тканей совокупляющихся тел гормональными ядами. Потом мощный гормон иллюзии счастья и наполненности в данную минуту победил меня, и я ненадолго задремал.
Сытая наслаждениями женщина сочно поцеловала меня:
— Ты сегодня какой-то необычный.
Она встала, сладко потянулась и зашлёпала
