Красные Паладины вытащили Бивней из седла и сорвали с них одежду, подставляя грудь фейри холодному ветру. У отца слева возле ребер зияла аккуратная рана – его проткнули насквозь до самой спины. Он дышал, издавая влажные хрипы, а лицо серело. Карден ткнул пальцем в рану, и Бивень поморщился.
– Этот долго не протянет, – упрекнул Карден Плачущего Монаха. – Твоя рука слишком крепка, мой мальчик, – отец Карден развернулся к конюшне и глаза его заблестели. – Впрочем, неважно, эта свинья все равно будет визжать. Ну, вот и брат Солт!
Двое Красных Паладинов сопровождали брата Солта от конюшни. Он опустил руки в ведро, полное воды, обтер бритую голову и плеснул себе на лицо, растирая накрест зашитые глаза. Руки монах высушил о робу, затянул пояс и позволил помощникам вести себя к пастбищам, где стоял Карден. Один из послушников нес под мышкой что-то, завернутое в кожу.
– Я слышал стук копыт по земле, – улыбнулся брат Солт, мягко пожимая руку Плачущему Монаху. От него разило кислым духом, выдававшим его ремесло. – Я знал, что это едет мой брат.
Плачущий Монах отнял руку.
– Глаза слабы, им нельзя верить. Они выдают наши сердца и легко смягчаются – вот почему я в последнюю очередь слушаюсь глаз. Человек рыдает, как дитя, стоит коснуться его глаз, и потому я своими не пользуюсь. Так я могу лучше служить Господу.
Кулаки Плачущего Монаха сами собой сжались, и Карден осторожно коснулся плеча Солта, направляя его к пленникам.
– Брат Солт, монах привез нам гостинцы.
Руки брата Солта нетерпеливо зашарили по обнаженной коже Бивней, заползли под мышки, коснулись ушей, спины. Он наткнулся на раны отца и недовольно хмыкнул.
– Бесполезен. Придется начать с мальчика, и тогда отец заговорит. Ты знаешь меня, дитя? – спросил Солт у Бивня, которому, как полагал Плачущий Монах, еще не исполнилось и четырнадцати. – Слышал прежде мое имя? Ты слышал о брате Солте и его «кухне»? Позволь, я представлю тебе моих друзей.
Помощники Солта развернули кожаный сверток, демонстрируя семь железных инструментов.
– Я называю их Божьими пальцами. Каждый носит имя в честь одного из Архангелов – Солт вытащил инструмент длиной примерно в руку, конец которого венчало нечто вроде штопора. – Это Михаил. Когда я опускаю Михаила в огонь, он начинает светиться белым, ибо белый свет – это свет истины, ибо Михаил открывает истину. Ему ты солгать не сможешь, – Солт сунул клеймо обратно в кожаный карман и ущипнул мальчика за нос. – Не переживай, нынче вечером вы познакомитесь поближе.
– Нет! – отец бросился к сыну, но Красные Паладины с легкостью сбили его с ног. – Я расскажу все! Он ничего не знает!
Отец продолжал кричать, уткнувшись лицом в грязь. Повинуясь знаку Кардена, паладины потащили Бивней через поле к конюшням. Мальчик молчал, низко опустив голову и постоянно спотыкаясь.
Еще один порыв холодного ветра проник под робу Плачущего Монаха, и он вздрогнул. Карден с неудовольствием отметил это и подошел ближе к монаху, чтобы их не могли услышать.
– Тебе следует помолиться. Мы возвели кресты на горящем поле, что за сараем. Иди. Молись столько, сколько потребуется.
Плачущий Монах едва заметно кивнул, будто бы смутившись, вскочил на лошадь и направил ее в сторону пустых крестов на пастбище, как ему и приказали.
Он неподвижно простоял на коленях три часа, пока его братья рубили деревья и распиливали их, чтобы наделать еще крестов. В конце концов их подняли и выстроили неровной линией вокруг монаха, словно остов леса. Становилось все холоднее, ветер хлестал по лицу, и прочие паладины предпочли укрыться в домах, подле огня. Плачущий Монах оставался недвижим, будто статуя.
Луна уже стояла высоко над его головой, когда отец Карден вышел на пастбище и опустился на колени рядом с Плачущим Монахом. Помолившись в тишине несколько секунд, он повернулся к монаху, чьи щеки были мокрыми – от настоящих слез.
– Я горжусь тобой, сын мой, твои дары принесли свои плоды. Они оба были шпионами, как я и подозревал, разведчиками, которые рыскали по тайным тропам возле Королевского тракта и переправляли фейри, которым удалось ускользнуть от нас. Их тайное убежище на юге, в Горах Минотавра, возле Шлаковых Ворот. Должно быть, там сотни ублюдков фейри, а может, даже больше. Наверное, ведьма собирает их. Но теперь мы можем вырвать заразу с корнем.
Плачущий Монах покачал головой:
– Я подвел тебя, отец.
– Каким образом, дитя мое?
– Я больше не чувствую Его Свет. Я зову Его, но тянусь вперед – и там только тьма, и… – монах поколебался, и Карден потрепал его по спине.
– Поведай мне.
– Словно у меня в животе сидит змей. Он корчится и извивается, и это отравляет меня.
– Он говорит с тобой?
Монах кивнул.
– И что же он говорит?
– Я боюсь произносить это вслух.
– Тебе нечего бояться, сын мой. Ты – сияющий клинок, несущий свет, в центре решительной битвы против Владыки Тьмы. Неужели ты полагал, что сможешь избежать его прикосновения? Неужели думал, что его отрава не коснется тебя? Зверь не рвет плоть, он питается душами.
Монах вздрогнул, сражаясь с подступившими эмоциями, но голос отца Кардена оставался мягок.
– Так исторгни же со словами этот яд, пока он не разъел тебя изнутри.
– Он говорит мне… что я ангел тьмы.
– Разумеется, он именно так и скажет, – отец Карден усмехнулся и прижал лицо монаха к груди, – потому что таким видят тебя наши враги. Ты – очистительный клинок Господа, мой дорогой бесценный мальчик.
Плачущий Монах обнял единственного отца, которого знал, сжимая в кулаках его робу. Карден мягко покачивал его в объятиях. Ветер хлестал вокруг их тел.
– Боюсь, я возложил на тебя непосильную ношу. Эта работа покрывает наши сердца тьмой, но нужно продолжать сражаться. Так направь же свои силы на поиски этого меча! Принеси мне голову ведьмы и Зуб Дьявола, – голос Кардена звучал успокаивающе, когда он назвал монаха по имени.
– Мой дорогой мальчик! Мой Ланселот.
Двадцать пять
Извилистая дорога в башню матери пугала короля Утера. Всякий раз, как запах ее печенья достигал его ноздрей, руки Утера покрывались гусиной кожей, а в животе все сжималось. Он посмотрел на тонкий бокал, который был вынужден нести на подносе, и задумался, не плюнуть ли в горячую воду, но в конце концов решил не делать этого. Леди Люнет, королева-регент, была чересчур опытна в искусстве отравления, и он бы не пытался переиграть ее на ее же поле.
И все же ее призыв возмущал Утера, хотя ему и была известна причина: три ночи назад он потерял три порта и вдвое больше кораблей – по вине Красного Копья, военачальника викингов, получившего прозвище благодаря железному копью, которое, подобно рогу, венчало его корабль. Копье окунали в смолу и поджигали, чтобы внушить страх
