Но только все одно: рано ли, поздно ли, а делам завсегда конец бывает, и случился у меня натуральный отпуск. Раздышался я, да постановил сам себе: все, дорогой товарищ Козельцов, завтра же с самого утра езжай-ка ты в Тутаев, да найди-ка там Грушу Плотникову. И спроси у нее серьезно так: что она себе думает в вопросах любви, брака и общественно-политически верной совместной жизни? А не то, ты, товарищ Козельцов совсем в дурачка превратишься.
Сказал так себе, да и поехал в Тутаев. И — здравствуйте, я ваша тетя: тут же почти встречаю Грушу на базаре. Только теперь она одета по моде, прямо заправская горожанка: пальтецо у нее новенькое, на голове беретка пунцовая, ботики на меху. Ходит по базару, съестное выбирает.
Подошел я, интересуюсь: не вы ли, гражданочка, будете Груша Плотникова? А она меня увидела — покраснела вся, и отвечает:
— Именно я. А не вы ли будете Вася Козельцов?
Имя мое запомнила. Я как это услышал — прямо словно взлететь готов. Но взлетать не стал, а только взял ее за руку. И начал с ней вежливый разговор: как живется, да не забижают ли хозяева. И тут она мне такое рассказала — я даже не верил сперва. Хозяева ее оказались люди совершенно удивительные: за прислугу ее вовсе не считают, а живет она с ними, ровно одному — дочь, а другому — сестра родная. Я интересуюсь: сестра ли? А она вспыхнула, да как принялась меня честить — на силу ее успокоил. Оказывается, нет ни у отца, ни у сына к ней любовного интересу. А вот, однако ж, дрова ей колоть не разрешают, воду сами в дом таскают, приодели её, в театр, в музей, в кино водят. Говорят, что не правильно это, если у них домашняя хозяйка плохо одета да совсем не образована. Это, говорят, позор для них большой.
Удивляюсь я такое слушать, но ведь понимаю: если жить по-советски, так ведь так и надо. Спросил Грушу: хозяин-то у нее партийный? Она мне рассказывает, что не просто партийный, а очень даже близкую дружбу с секретарем их заводской ячейки водит, и что иногда спорят они — только до драки не доходит, а в дому у них газеты выписывают: «Правду», «Известия», журнал «Большевик», и еще один журнал и две газеты на иностранном языке, но тоже — партийные.
За разговорами дошли до дома, где она теперь проживает. Груша мне:
— Зайдите, — говорит, — товарищ Вася Козельцов, к нам. Я пока обед готовить стану, вы у меня посидите.
И посидел я у нее. Она мясной похлебки с галушками наварила и мне миску налила. Я съел, только нахваливал. И даже спросить осмелился: что она все же себе думает о вопросах любви, брака и сознательной советской семьи?
Только она мне ответить не успела: слышим — дверь хлопнула и голос в прихожей:
— Грушенька, я — дома. Обедать буду, когда сын вернется, а пока не сочти за труд: чаю мне сделай.
Волков-старший вернулся один. Сын с самого утра умчался в клуб: там у кимовцев подготовка к какому-то очередному мероприятию. А отец, невзирая на выходной день, отправился в заводскую лабораторию. У него родилась идея подсказать РККА рецепт напалма. Но не простого, а самовоспламеняющегося, как жидкости КС или БГС[24]. Вот только использовать белый фосфор или сероуглерод ему очень уж не хотелось: связываться с токсичными веществами — слуга покорный! А белый фосфор еще и не стабилен. «Не-е-ет, такой хоккей нам не нужен!»
Точной концентрации солей нафтеновых и пальметиновой кислот в напалме Всеволод Николаевич не помнил, но был уверен, что значение лежит в диапазоне от пяти до десяти процентов[25], так что необходимо просто выбрать оптимальное значение.
Над этим он и проработал полдня, а затем начал подбирать ингредиент для самовоспламенения. В качестве такового Волков, решив не изобретать велосипеда, собирался использовать сплав щелочных металлов, попутно отчаянно вспоминая: когда точно появился полистирол? Очень уж хотелось создать заодно и «Напалм-В»[26]…
Натрий-калиевый сплав идеально подошел в качестве воспламенителя. Настолько идеально, что пожар в лаборатории Волкову-старшему удалось потушить далеко не сразу. Справившись с огнем и убедившись, что ущерб, понесенный лабораторным оборудованием и запасами реактивов, минимальный, Всеволод Николаевич решил, что на сегодня с него достаточно.
Он тщательно зафиксировал все в лабораторном журнале, сообщил вахтеру о случившемся, затем они вместе составили акт о произошедшем и Волков написал расписку, что готов возместить ущерб. Вахтер поудивлялся такой честности и похмыкал по поводу излишнего буквоедства, но опытный инженер, в своем далеком прошлом-будущем неоднократно общавшийся со следственными органами, трудовой инспекцией, пожарниками, экологами и СЭС, точно знал, что «чем больше бумаг, тем спокойнее заднице», и отказываться от своей полезной привычки не собирался.
Всеволод Николаевич дождался, пока пенал с ключами не будет опечатан на вахте, и пошагал домой, по пути размышляя: что-нибудь сегодня прошло не так? Выходило, что все хорошо, и, пожалуй, можно направлять свою рацуху[27] Наркому Обороны…
За этими мыслями он не заметил, как дошел до дома. Судя по тому, что в доме не завывало радио, не гремело пианино и не раздавался многоголосый молодой хор — сын еще не вернулся. Он окликнул Грушу и попросил чаю, но вместо ответа услышал какой-то странный писк. Это ему не понравилось: обычно девушка отвечала громко и многословно. «Что это с ней? Э-э-э, а уж не явился ли к нам какой лихой гость?»
Волоков метнулся на кухню, попутно заметив, где стоят топор и маленькая кочерга. «Черт его знает: а ну, как пригодятся?» Но они не пригодились, хотя гость в кухне все же обнаружился: крепкий, румяный милиционер с веснушчатым лицом. В петлицах Всеволод Николаевич разглядел странный значок, напоминающий геральдический щит синего цвета[28]. Смущенная и испуганная Груша стояла напротив него, явно не зная, что сказать…
«Между прочим, форма милиционера еще не делает из человека сотрудника внутренних органов, — вдруг подумалось Волкову. — Мало
