— Грушенька, скажи честно: ты ограбила банк? Нет?
Девушка отчаянно замотала головой.
— Убила на базаре торгаша, обвесившего тебя? Обсчитавшего? Тоже нет? — продолжал Волков. И увидев отрицательную реакцию девушки, обратился к милиционеру, — Товарищ, не знаю, как вас звать-величать: что бы ни натворила наша Груша, ни в чем серьезном она замешана быть не может. А если штраф нужен — пожалуйста! — Все так же не отводя глаз от человека в черной форме, он прикоснулся левой рукой к нагрудному карману френча, и добавил, — С вас — квитанция, с меня — денежки.
Козельцов непроизвольно вздрогнул. Мужчина улыбался, но глаза его оставались цепкими, холодными, оценивающими. Василий отслужил срочную службу в пограничниках и не где-нибудь — на польской границе! — так что хорошо знал такой взгляд. Так смотрят через прицел, или сжимая в руке рукоять ножа. По спине пробежал предательский холодок…
«Да это ж он Грушу защищать изготовился, — сообразил он. — Неужто за мазурика меня какого принимает?»
Очень осторожно, стараясь, чтобы не показалось, будто потянулся за оружием, он тоже поднял руку к карману гимнастерки и вытащил оттуда свои документы, однако протянуть их страшному мужчине не успел.
— Это ж милицейский Вася Козельцов! — воскликнула Груша.
Волков улыбнулся и, все еще не отводя взгляда от милиционера, спросил:
— Твой?
Девушка покраснела так, что рядом с ней красный помидор показался бы белым, и кивнула. И тут же Василий увидел, как из глаз стоявшего напротив исчез лед. Волков протянул руку, отводя в сторону протянутые документы:
— Волков Всеволод Николаевич. А ты, значит, милицейский Вася Козельцов? — и повернулся к Груше. — А почему гость на кухне сидит? Что же это ты, хозяюшка, гостя принять не можешь? Хоть накормила?
Через час Козельцов сидел вместе с Волковыми и Грушей за большим столом. И удивлялся. Очень удивлялся. Его принимали, точно дорогого гостя. В самом деле начинало казаться, что Грушенька — просто член этой семьи. Дочь и сестра, причем любимая дочь и сестра.
Младший Всеволод Василию понравился. Крепкий такой, здоровенный парнище. Как говорил его дед, служивший еще в старорежимной гвардии: «Такому оглоблю дай — весь базар перебьет!» Дед, правда, говорил это о гренадерах, но Вася почему-то был твердо уверен: дай молодому Волкову ту самую оглоблю, да отправь на тех самых гренадеров — уцелеют только те из гвардейцев, которые успеют разбежаться или догадаются вовремя спрятаться. А если еще и папаша соизволят помочь — разбежаться у гренадеров не выйдет…
Он завел разговор на политические темы, стараясь прощупать новых знакомцев. Нет, ну а что? Интеллигенция, она — того… Не пролетарии, в общем. И хоть один из них — партийный, а другой — кимовец, надо же убедиться: не учат ли они Грушу чему нехорошему? Но стоило ему коснуться политики Партии и международного положения, как на него посыпались такие факты, что Козельцову оставалось только бледнеть, краснеть и стараться запоминать побольше…
— …И вот что я скажу, дорогой ты наш «милицейский Вася Козельцов»: пример Венгрии и Германии показывает, что неподготовленная революция обречена на провал. Получится Советская республика Лимерик[29], и то — в самом лучшем случае…
Козельцов, впервые услыхавший и о такой республике, и о Лимерике вообще, беспомощно развел руками. Он-то, по наивности, попытался вызнать отношение гостеприимных хозяев к Троцкому и его оппозиции, а теперь вдруг сам как-то незаметно оказался троцкистом, а отец и сын Волковы, с добрыми улыбками, размазывали его, точно масло по хлебу.
Груша, которая весь день рядом с образованным и «городским» Васей чувствовала себя как-то не в своей тарелке не удержалась и тихонечко захихикала. Козельцов не обратил на это внимания, но оба Всеволода заметили, и постарались тут же повернуть разговор на другую тему, не желая обижать оказавшегося вполне симпатичным милиционера. Ну, а то, что его образование находилось не то, что ниже плинтуса, а где-то в районе подвала — что ж. Парень еще образуется, видно же, что к знаниям тянется. И вовсе он не виноват, что родился в деревеньке, где и сегодня еще вряд ли все в курсе того, что земля — круглая, а не плоская, и не лежит на трех китах…
Старший Волков выставил на стол бутылку коньяка, Груше налили легкого вина, взялись за песни, и Василий с изумлением слушал проникновенные слова из будущего, которые родились в другие времена, в огне других, куда более страшных войн…
Когда закончились песни на русском и сербском языках, Всеволод Николаевич исполнил несколько любимых им песен Ирландской Республиканской Армии. Сын взял на себя труд перевести их, и Вася с Грушей, замерев, словно мышки, смотрели на старшего Волкова, словно выплевывающего злые слова:
Come, tell us how you slew
Them ol' Arabs two by two;
Like the Zulus, they had spears and bows and arrows;
How you bravely faced each one,
With your sixteen pounder gun,
And you frightened them poor natives to their marrow.
Oh, come out you Black and Tans;
Come out and fight me like a man;
Show your wife how you won medals down in Flanders;
Tell her how the I.R.A. made you run like hell away
From the green and lovely lanes in Killeshandra[30].
Волков-младший тихонечко, почти шепотом переводил:
Давайте, расскажите, как вы задавили числом
Всего двух старых арабов[31],
Которые как зулусы, имели копья да луки со стрелами;
Как вы храбро встретили каждого
Шестнадцатифунтовой пушкой
И запугали их до мозга костей.
Эй, выходите, вы, чёрно-коричневые;
Выходите и сражайтесь со мной, как мужчины;
Покажите вашим жёнам, как вы заслужили медали во Фландрии[32];
Расскажите им, как ИРА заставила вас бежать от страха
Прочь с зелёных прекрасных улиц Киллешандры[33].
После песен старший Волков вкратце рассказал Василию и Груше историю войны за независимость Ирландии и гражданской войны в этой стране. Он описал им героическую смерть раненного Джеймса Коннолли[34], подвиги Майкла Коллинза[35], предательство Имона де Валера[36], причем сделал это так красочно и живо, что младший Волков еле сдержал улыбку, увидев, как милиционер и девушка, сидят прижавшись друг к дружке и слушают его отца, с открытыми ртами. В буквальном смысле. Впрочем, поразмыслив, Всеволод признал, что рассказ того стоил.
Этим и закончился совместный ужин. К изумлению Василия, его оставили ночевать, постелив, правда, на кухне. Впрочем, на место в Грушиной постели, он особо и не рассчитывал. А на утро, он распрощался с гостеприимными хозяевами и получил приглашение заходить запросто, как выдастся свободное время. На обратной дороге в Ярославль он все никак не мог отделаться от ощущения, что старший Волков не просто так пел песни ирландских революционеров и рассказывал о великих и трагических событиях в том далеком краю. «А уж не был ли он в той Ирландии? Не видел ли все своими
