— Ах, ты ж, б…ь! — в сердцах выругался Всеволод-старший. — Не было у бабы заботы — купила баба порося!
Праздничное настроение прошло, как и не было. За обедом он сидел задумчивый и не разговорчивый. И Груша, и пришедший к ней Вася, разумеется, обратили на это внимание, но лезть с расспросами не рискнули. И только потом, уже на кухне, готовя самовар, девушка шепнула жениху:
— Телеграмму Всеволод Николаичу принесли. Служебну. Он ее как прочитал, так хмурой тучей и сидит, — и непроизвольно поежилась.
Козельцов принялся ее успокаивать, поясняя, что на службе всякое бывает, и что Всеволод Николаевич не таковский человек, чтобы какую беду допустить, но сам тоже заволновался. А ну как что стряслось? А вдруг настоящие виновники попробуют на Волкова свои ошибки спихнуть?..
Однако, уже за чаем Всеволод Николаевич оттаял, а после пары рюмок коньяку даже повеселел. Попросил Василия отыскать ему трость — в Москву вызывают, а ходить ему еще тяжело. Козельцов решил этот вопрос за час с небольшим: просто зашел в местное отделение милиции и попросил коллег о помощи. Так что на следующее утро, несмотря на ставшие уже привычными причитания Груши, Волков, опираясь на массивную палку с резным костяным набалдашником, отправился на завод. А к обеду, очень удивленный, вернулся домой имея на руках требование на билет до Москвы. Быстро собрал вещмешок — чемоданом за этот год он так и не озаботился, да и зачем? Чмокнул Грушу в щеку, попросил быть умницей, пообещал сразу же по прибытию в Москву прислать координаты для связи и уехал в Ярославль на вокзал. А еще через четыре часа уже сидел в купе мягкого вагона и азартно резался с соседом в заботливо прихваченные тем шашки…
Заместитель помощника заведующего нефтяного отдела, уполномоченный по переработке нефтяного сырья[8] Всехимпрома ВСНХ СССР Серебрянцев Михаил Александрович (урожденный Зильберман Меир Аронович)
Казалось бы, на тринадцатом году Советской Власти, можно даже сказать — на четырнадцатом, все должны быть грамотными. Но. Для кого, спрашивается, в приемной висит художественно оформленный плакат: «Без дела не входить»? Люди, кажется, работают, заняты серьезными делами, а тут — лезут. Причем норовят без доклада. Ну раз уж пришел — доложись, секретарю, объясни: зачем пришел. Секретарь запишет, потом доложит, потом согласуем и направим тебе ответ. Так нет же ведь! Сами норовят пролезть! Вот хоть прямо сейчас…
Только-только взялся за отношение из Гелиевой комиссии Редэлема[9], как в приемной шум и чуть ли не крик. Секретарь, товарищ Бородаева надрывается:
— Товарищ Серебрянцев заняты! Зайдите позже!
А в ответ негромкое «быр-быр-быр», только дверь вдруг распахнулась. Я приосанился, френч свой одернул и подумал, что сейчас наглецу окорот дам. Да только вижу: входит такой же как мой френч. Вот только на этом — орден!
— Здравствуйте, товарищ Серебрянцев, — говорит орденоносец. И руку протягивает.
Я ему так, глазами указываю на плакат: «Рукопожатия отменяются». Он за взглядом проследил, хмыкнул, и к столу. Подошел, стул придвинул, сел и на меня уставился. Представляется:
— Я — Волков. С Тутаевского завода. Которого вы телеграммой вызвали. Прибыл.
И опять смотрит на меня. Ждет.
Я в ответ:
— Прибыли? Замечательно, — а сам припомнить стараюсь: что за Волков такой? И на кой, извините, черт, его вызвали? Нет, все-таки, какая эта служба хлопотная. Вот в крайкоме, где я секретарем вместе с товарищем Эйхе[10] работал — вот там спокойнее было… А этот, наверное, партийный секретарь завода, если по одежде судить. Ну, тогда…
— Что же это у вас, товарищ Волков, партийная работа отстает?
— Почему отстает? Насколько мне известно, вовсе не отстает. Я, правда, хотя и член Партии, но в ячкоме не состою, и точных сведений дать вам не смогу. Это вам с нашим партсекретарем, товарищем Куприяновым, переговорить бы — он вам все с цифрами и фактами изложит…
Ай, как нехорошо вышло! Промашка! Так он, верно, директор? Ну, точно! Вроде же на Тутаевском фамилия директора как раз на букву «вэ»…
— С партсекретарем это пусть райком говорит, а мы с вами, как с руководителем…
— Так это вам уж лучше с директором нашим, товарищем Власовым, пообщаться.
И улыбочка у него по губам скользнула. Нехорошая такая, ехидная…
Боже ж мой! Но если он не директор и не партсекретарь, так зачем же его вызывали? Да еще телеграммой? Может, наградить за что-то хотели? А для чего в Москве? В Иваново-Вознесенск вызвать не могли? А улыбка мне его решительно не нравится. Он, верно, за собой силу чувствует, что очень неприятно. Эдак еще и на парткомиссию[11] попадешь… Надо что-то срочно придумать. Вот только что?..
— Но вы ведь, товарищ Волков, тоже не рядовой работник, а заслуженный, отмеченный орденом… — Ну, кто ты там? Попробуем так… — Вы — грамотный специалист, и должны по своему положению и со всей партийной ответственностью разбираться во всех проблемах вашего завода, так?
— Так, — соглашается проклятый Волков и начинает обстоятельно выкладывать все проблемы завода. Да когда ж этому конец будет? Эх, вот бы ты сейчас провалился б куда-нибудь…
А он, негодяй такой, все мне рассказывает. И про нехватку топлива, и про насосы, что каждую неделю из строя выходят, и про то, что уровень подготовки работников ниже нижнего, а средств на курсы подготовки и какого-то «повышения квалификации» Всехимпром не отпускает… Это он что же? Под меня копает?..
— …Кроме того, на втором кубе сложилась совершенно недопустимая ситуация с ремонтной бригадой, которой, можно сказать, и вовсе нет. Хорошо еще, что у нас сильные партийная и комсомольская ячейки, и в выходные коммунисты и комсомольцы добровольно участвуют в проведении планово-предупредительных ремонтных работ…
Что еще за «планово-предупредительный ремонт»[12] за такой? Вот наберут старорежимных спецов, а нам, честным партийцам, потом разбирайся: что они там несут?
— …недочеты приводят к тому, что заводские трубопроводы из-за смешения фаз часто входят в режим пульсации. Иной раз труба прямо скачет! А все наши предложения по установке устройств, рассеивающих энергию пульсации натыкаются у вышестоящих
