– Поступило сообщение, что в квартире устроен тайник, который невозможно обнаружить тепловизором, – ответил старший. – Этого достаточно для проведения проверки.
– Они ломают стены! – сообщила Мегера.
Бен бешено посмотрел на полицейского, тот ухмыльнулся:
– Не везде.
И все.
И ничего не сделаешь, потому что есть закон «Об укрывательстве». И еще «О противодействии полиции». И еще «Об антигосударственной деятельности». И еще много-много законов, каждый из которых может отправить тебя в тюрьму на десять-двадцать лет. Поэтому остается лишь стоять, сжимая кулаки, и молчать, не позволяя гневу вырваться наружу. Лютому гневу, порожденному бессилием. Остается отводить взгляд, принимая свое бесправие, и краем глаза наблюдать глумливую ухмылку полицейского, который прекрасно знает, какие чувства тебя обуревают, и наслаждается твоей покорностью. Здоровенный афроамериканец надеялся, что Бен вспылит и даст повод себя избить, хотя бы избить, но Орсон сдержался.
– Хотите что-то сказать?
– Нет, – тихо ответил Орк, обнимая Мегеру. – Извините.
– Вот и хорошо.
И они действительно молчали – все то время, пока полицейские громили квартиру. Когда же стражи порядка ушли, они закрыли дверь (к счастью, полицейские ее не сломали) и посмотрели друг на друга.
– Ты борешься с тем, чтобы этого не было? – тихо спросил Бен.
– Не уверена, – вздохнула Эрна. – Любое государство – это насилие. Тебе ли не знать?
///Следующий день они посвятили приведению квартиры в порядок: собрали разбросанные вещи, выбросили пару «случайно сломанных» стульев и остатки «случайно разбитой» посуды, кое-как заделали стены – закрыли тканью, репродукциями или мебелью. От былого уюта, конечно, ни черта не осталось, но Мегера не вызвала строителей, сказав, что завтра все равно уезжать.
И еще сказала, что вид разгромленного дома помогает ей сохранить нужное настроение и убеждает в правильности задуманного. И Бен подумал, что полицейский рейд разрушил сомнения девушки, если, конечно, они у нее были.
К вечеру они окончательно успокоились, отправились ужинать, и после горячего, когда расправившийся со стейком Орк разливал по бокалам остатки красного вина, Эрне пришел вызов. Она ответила, прошептав: «Да?», некоторое время молчала, только едва заметно кивала, беззвучно соглашаясь с услышанным, затем твердо и чуть громче произнесла: «Согласна», отключила связь легким ударом указательного пальца по столешнице и посмотрела Орку в глаза:
– Нам сделали разрешение на проход в одно неприятное место. Очень неприятное. Я не верила в существование таких мест, но меня убедили, мне готовы его показать, и я считаю, нам нужно в нем побывать.
– Зачем?
– Чтобы увидеть, куда все катится.
– Хочешь сказать, сейчас мы этого не понимаем?
– Такую мерзость нужно увидеть собственными глазами.
– Далеко ехать? – спросил Бен, поднимая бокал.
– В Бруклин.
– Он сам по себе – мерзость.
Но шутка не удалась. Несколько мгновений девушка смотрела Орку в глаза – судя по всему, она еще находилась под влиянием услышанного. После чего допила вино и тихо сказала:
– Поехали.
Роботакси доставило их в складскую зону у реки, к четырем ангарам, окруженным двумя заборами: сплошным, бетонным, надежно скрывающим происходящее внутри от взглядов прохожих, и из металлической сетки. Поверх обоих – колючая проволока, между заборами бегают немецкие овчарки, перед воротами – бетонные блоки, в воротах – вооруженные автоматами бойцы проверяют чипы с помощью взломанных полицейских сканеров. Доступа к базе данных эти устройства не давали, но информацию считывали четко.
– Это место принадлежит банде FN23, – рассказала Мегера, когда они отпустили роботакси и беспрепятственно вошли на территорию. Украшенные татуировками боевики пропустили их без звука. – Несмотря на мощную защиту, раньше здесь вели только легальные дела, поскольку не могли сопротивляться полиции.
– Но мир изменился?
– Мир изменился, – угрюмо согласилась девушка.
– С нашей помощью? – спросил Бен и услышал твердый ответ:
– Мы, разумеется, добавили дерьма в общую картину, но только для того, чтобы мир не остался таким, каким становится сейчас. Каким мы его сейчас увидим.
Площадка перед ближайшим к воротам ангаром была заставлена дорогими автомобилями с благородными метками «original», то есть настоящими, а не созданными в craft(art) «обложками». Возле машин слонялись боевики: шоферы и телохранители, а слева, у забора, чернела изрядных размеров лужа крови – полковник Орсон не мог не узнать характерный запах.
– Я правильно понимаю, что outG выходит из тени?
– Да, – подтвердила Эрна. И предупредила: – За нас замолвили слово очень серьезные люди, поэтому FN23 первыми к нам не полезут, но постарайся держать себя в руках и не реагировать на то, что увидишь.
– А что я увижу?
– Не знаю, Орк, но ангары экранированы, и внутри нас может ждать все, что угодно.
– Что угодно? – переспросил Бен.
– Да.
– И мы не должны реагировать?
– Никакой агрессии, – очень твердо ответила девушка. – Мы только наблюдаем.
– Тогда зачем мы здесь?
– Увидеть то, что здесь происходит.
– Зачем?
Эрна остановилась, повернулась, посмотрела Бенджамину в глаза и очень четко и абсолютно серьезно произнесла:
– Мы должны увидеть происходящее здесь на тот случай, если вдруг захотим остановиться.
– Что может помешать нам передумать? – недоверчиво прищурился Орк.
– Ты слишком много говоришь, – отрезала девушка, и бывший полковник заткнулся.
Внутри обширный ангар оказался разделен на пять секторов. Первый, самый большой, занимающий две трети помещения, служил аукционным залом с грубо сколоченным подиумом, украденной в соседней школе кафедрой и рядами разномастных кресел для уважаемых гостей. Как нетрудно догадаться – для владельцев стоящих снаружи автомобилей.
Четыре других сектора находились в противоположном конце ангара и представляли собой загоны, которые пополнялись через грузовые ворота.
– Они что, вообще перестали бояться? – очень тихо спросил Орк, разглядывая дальние сектора.
– Да, – коротко ответила Мегера.
– Но ведь принят пакет «законов suMpa», по которому полиция, Национальная гвардия и GS получили колоссальные полномочия.
– Полиция защищает то, что может защитить. И не рискует соваться туда, где можно встретить ожесточенное сопротивление.
– А как же армия? GS? Национальная гвардия?
– Рано или поздно они наверняка сумеют навести порядок, но пока будет так, как ты видишь.
Будет рынок рабов.
Четыре дальних сектора предназначались для детей и подростков. Их заводили через ворота, распределяли по загонам, а затем, поодиночке или группами, демонстрировали покупателям. Некоторых раздевали догола, некоторые избегали этого унижения, но заканчивалось все одинаково: переходом из рук в руки золотых монет – другую валюту FN23 не признавали, – и боевики разводили «товар» по фургонам. Если «товар» начинал плакать, его избивали.
– Как такое возможно?
– Мир сошел с ума.
– Этих не нужно было сводить, – медленно произнес Бен, с ненавистью разглядывая покупателей. – Они уже сумасшедшие.
– Нет, – едва слышно поправила мужчину Эрна. – Они пребывают в здравом уме и твердой памяти, просто они – звери, которые сорвались с привязи.
На подиум вытолкнули двух рыдающих белокурых девочек лет двенадцати, не больше.
– Сестры-близняшки, – объявил аукционер. – Выращены на прекрасной ферме в Кентукки, отличаются отменным здоровьем и веселым нравом.
Зал оживился.
– Согласно принятому пакету законов, детей олдбагов нужно изымать из семей и содержать в приютах до тех пор, пока им не подыщут новую семью, – рассказала Мегера. – В приютах, как ты понимаешь, сейчас творится полный бардак, многие дети убегают, других забирают бандиты,
