– Почему я должен вам доверять? Всего каких-то сто лет назад по вине ваших предков произошла трагедия.
Человек потупился.
– Вы правы, но наши духи, наши лоа научили его, как вернуть жизнь, которую у него отняли. Мальчик не должен расти с ужасными воспоминаниями Люсьена. Помогите ему вырасти человеком, которым он так и не стал.
– Необыкновенные мужчины и женщины, которые усилят могущество вашей секты, – вы ищете именно их, не так ли?
– Да что вы, бог с вами! – обиженно воскликнул незнакомец. – Мужчины и женщины, подобные вам и вашему сынишке, научат этот мир уважать мертвых. Помогут объяснить, что убийство другого человека противно человеческой природе, чтобы мы наконец поняли, что мы – высшие существа и что Бог существует. Что Бог есть! Уважение к вере, chevalier. Уважение к ближним, к религиям и духам, к ангелам – называйте, как хотите. Смерть – это не конец. И ваше дитя – тому доказательство. Есть надежда, что помимо жизни, полной боли и утрат, существует выбор и человек может выбрать жизнь!
– То есть жить без страха смерти?
– Конечно! Потому что смерть и есть жизнь, monsieur…
Джим снял очки и протер глаза. Он и не заметил, что Элизабет вышла из палаты и стоит рядом с ним.
– Но Люсьен все еще был здесь, когда жена была беременна.
– Я в курсе, monsieur, и это величайшая тайна. Надеюсь, со временем мы ее разгадаем. Если это вам как-то поможет, могу ручаться, что душа соединяется с плодом на сорок восьмой или сорок девятый день беременности. Это подтверждают наши исследования. Вот и все, что я могу вам сказать.
– Пожалуйста, уходите.
Человек с достоинством кивнул, почтительно склонился перед Элизабет и одернул пиджак.
– Мы еще увидимся, – пообещал он. – Для нас будет большой честью показать вам то, как выглядит сейчас община Моргетто.
Джим нехотя улыбнулся и сунул карточку в карман брюк. Когда мужчина скрылся за одной из дверей в конце коридора, он посмотрел на Элизабет и обнял ее.
– Джимми… То есть Люсьен уже оделся. Поехали домой, Джим. Я жутко устала и хочу увидеть малышку.
– Скажи, что ты думаешь обо всем этом. – В его голосе слышалась мольба. Он заглянул в палату: мальчик, сидя на кровати, перебирал фломастеры, взгляд его казался потерянным. – Прошу тебя, Элизабет.
Она опустила веки – лицо у нее при этом стало совсем детским – и кивнула на дверь.
– Это наш сын, Джим. Кем бы он ни был – Джимми или Люсьеном. Он заботился обо мне и о моей сестре, он любил нас. Он был рядом с нами все наше детство. Что ты хочешь от меня слышать? У него отняли все, что он любил, у него отобрали жизнь, мечты и устремления, а теперь у него появилась новая возможность быть человеком, как прежде, но без этой трагедии. Ты считаешь, я способна ему отказать? Он нас соединил и… – слова застряли у нее в горле, и она всхлипнула. – Он совершил много ошибок, сжег чуть ли не целый город, – она попыталась шутить, заливаясь слезами, – но вот он здесь. Он добился того, чего желал, и единственное, о чем он просит, – жизнь. Жизнь, Джим. Его жизнь.
– Спасибо, Элизабет, – ответил он.
Она удивленно вскинула брови.
– За что?
– Мне нужно было это услышать. Я думаю то же самое, и было бы невыносимо, если бы ты придерживалась другого мнения.
Элизабет зарыдала.
– Ах, Джим!
– У твоей мамы случится инфаркт, а физиономию Карлоты, когда мальчик начнет пересказывать свои воспоминания, даже вообразить страшно!
Элизабет тихонько засмеялась. Люсьен вышел в коридор, она поспешно вытерла слезы и взяла его на руки.
– Идем, герой!
Они направились в сторону выхода, но, подходя к выходу из больницы, снова увидели темнокожего мужчину. Тот заметил, что мальчик смотрит на него с любопытством и улыбается. На лице человека появилась ответная улыбка – широкая, искренняя. Не говоря ни слова, он распахнул перед ними стеклянные двери, и они вышли, оставив его в холле.
– Этот дядя заходил ко мне в палату, – сказал мальчик.
Джим открывал машину. Он подхватил мальчика на руки, усадил в детское кресло и пристегнул ремень безопасности.
– Что ты говоришь!
– Да, папа.
– И что он тебе сказал?
– Что я должен быть добрым и не думать про плохое.
– Отличный совет. К нему стоит прислушаться.
– А еще он сказал, что ты мне купишь скрипку. Ты ведь купишь?
Джим кивнул и поцеловал его в нос.
– А как же! Обязательно.
Он усмехнулся и захлопнул дверь. Элизабет уже сидела в машине и поправляла макияж, рассматривая свое лицо в зеркале заднего обзора.
Пока они выезжали с парковки в сторону центральной площади, Джим покосился на мраморный монумент, поставленный в память о той ночи, во время которой он в последний раз разговаривал с Люсьеном. Он бегло взглянул в зеркало заднего обзора: мальчик пристально за ним наблюдал, и в его глазах читалось странное и недоброе выражение, знакомое Джиму уже давным-давно. Из прошлой жизни, подумал он. Жизни, до поры до времени лишенной боли и потерь, наполненной явным желанием продемонстрировать миру свой талант, привнести в него нечто прекрасное, чтобы о нем помнили. Семью, новую любовь, неповторимый человеческий опыт. И вот позади сидит Люсьен в образе ребенка, медленно созревающий в чистоте и невинности нового тела. Это тело рано или поздно покажется ему слишком маленьким, тесным, но к тому времени весь мир будет лежать у его ног. Джим заметил, как мальчик улыбается ему такой знакомой, такой неповторимой улыбкой. Потом взгляд его кошачьих глаз переместился, и Джиму показалось, что он с облегчением вздохнул.
– Спасибо, мама, – прошептал мальчик.
Удивленная Элизабет обернулась. Ее щеки были все еще красными от слез, а на губах виднелась гримаса любви и скорби.
– Солнышко, почему ты это сказал?
Люсьен будто бы что-то высматривал в окошке, а голос его показался матери неожиданно ясным, разумным и взрослым.
– Потому что ты сдержала свое обещание, – пробормотал мальчик. – Ты обещала, что будешь любить меня всегда. Так и вышло.
Примечания
1
День независимости США.
2
Ma petite, c’est terrible (фр.) – моя малышка, это ужасно.
