Сначала она понимает, что руки держащие её тёплые, затем видит сине-зелёные глаза. И только после этого понимает, кто её держит.
Океми никогда не видела, чтобы Эзарэль смотрел на кого-то так. В его глазах непонимание, страх и почти паника. Он что-то говорит, но Океми его не слышит, потому что голос дриады в её голове заглушает всё.
— Она в моей голове, понимаешь? Прямо в моей голове, — шепчет Океми, как безумная, с болезненной истерической улыбкой на губах.
***
Что было потом, Океми помнит плохо. Полностью приходит в себя она только в лаборатории Эзарэля, когда зам Эзарэль бинтует её руку.
Он не говорит Океми, что она идиотка, он вообще ничего такого ей не говорит. Только просит, чтобы она перестала плакать, и обещает, что всё будешь хорошо. Океми хочется ему верить, но голос дриады тихо шепчет, что Эзарэль лжёт.
***
Океми идёт по тёмному лесу совсем одна. Она убеждает себя и дриаду в этом, мысленно твердит, что ей никто не поможет, что она и сама не хочет, чтобы ей кто-то помогал. Она знает, что к поясу у неё пристёгнуты ножны с кинжалом, но дриаду Океми убеждает в своей безоружности. У Океми почти получается вести с ней диалог.
«Иди ко мне»
— Я иду.
«Спаси меня»
— Я спасу.
На самом деле Океми спасет лишь себя, но это последнее, что дриаде стоит знать.
Идти через тёмный лес — трудное и опасное дело. Вокруг вязкий фиолетовый туман, под ногами змеятся тропинки, и каждая ведёт вглубь, но ни одна не ведёт обратно. Океми знает, как опасно быть приманкой для дриады, но ей не страшно. У неё не осталось сил на страх.
Она верит в слова Эзарэля, в то, что он её спасёт, и в свой кинжал на поясе так, как ещё никогда ни во что не верила.
Дриада ждёт её с распростёртыми объятьями из множества веток. Она смотрит Океми в глаза с маниакальной любовью. Океми стоит неподвижно, давая веткам сомкнуться на её шее, а после вонзает в них кинжал.
***
Дриада горит ослепительно ярким пламенем, настолько ярким, что Океми хочется отвернуться, но она не может. Дриада всё ещё молит её о помощи, кричит, не открывая рта. И этот крик разрывает голову Океми изнутри.
Сжимая руку Эзарэля, Океми даже не замечает, что впивается в его кожу ногтями. Она не осознаёт, что делает ему больно, но Эзарэль отчего-то ничего ей не говорит.
Душу Океми раздирает на части. С одной стороны, она безумно счастлива от того, что её ночной кошмар сгорает в огне. С другой — она хочет броситься в огонь за дриадой, вытащить её из пламени, спасти. Какое из этих чувств настоящие, а какие внушённые Океми кое-как удаётся различать.
Когда от её ночного кошмара не остаётся ничего кроме чёрных углей, Океми опускается на колени, всё ещё не выпуская руки Эзарэля. Она знает, что потом ей будет очень-очень стыдно за это, что сам Эзарэль будет припоминать ей это всю жизнь, но сейчас ей нет до этого дела. Сейчас она хочет лишь одного:
— Пожалуйста, не отпускай меня, — шепчет она потрескавшимися губами и на мгновенье затаивает дыхание, боясь услышать отказ.
И облегчённо выдыхает, услышав спокойное: «Хорошо».
Комментарий к Сказка о тёмных лесах, дриадах и ночных кошмарах
“Страшненькая” сказочка на Хэллоуинскую ночь
========== Сказка о ранах, доверии и его отсутствии ==========
Комментарий к Сказка о ранах, доверии и его отсутствии
Просто потому, что почему бы и не выжать из 13 и 14 эпизодов всю драму, которую только можно (и нельзя)
Не то, чтобы Невра никогда не получал по лицу от женщин. Получал и ещё как. Дело было совсем не в этом, и даже не в том, что у Рии оказался на удивление сильный удар. Если бы Невра немного не отвернулся — больше рефлекторно, чем осознанно — она вполне могла бы разбить ему нос. А так удар обжёг скулу и руку Рии, но она этого, кажется, не заметила.
Дело было в самой Рие и в том, как она на него смотрела. Именно это и причиняло самую сильную боль.
— Рия послушай… — он делает шаг вперёд, осторожно, словно по тонкому льду.
Она судорожно отступает назад, в её глазах не страх, но что-то хуже и глубже. Так смотрят дети на любимого родителя, который впервые ударил их ни за что.
— Не подходи! — что-то в её голосе заставляет Невру замереть на месте, почти перестать дышать. — Не приближайся ко мне больше. Никогда!
Рия рывком распахивает дверь лаборатории, разворачивается и убегает. Невра слушает, как звук её шагов затихает вдали коридоров, будучи не в силах броситься за ней, словно находясь под властью её запрета.
Он понимает, что заслужил всё это, понимает, что поступил так отвратно, как ещё никогда в жизни не поступал. Можно было бы оправдаться приказом, необходимостью, благом, но от этого не станет легче. Он может сказать себе, что знал — всё кончится именно так. В той или иной степени, они оба знали.
***
Невра с самого начала был против этой затеи. Они все были против, но никто не смог придумать иного решения. Нужно было выбрать, что важнее — безопасность гвардейцев или Рия. И выбор был, конечно же, очевиден. Но сейчас Невра и сам не понимает, почему они всё-таки не решили поговорить с самой Рией.
Возможно, потому что это бы звучало как: «пожалуйста, уничтожь себя, чтобы нам всем жилось спокойнее».
Но это в итоге лучше, чем: «прости, мы решили, что вонзим нож тебе в спину».
Невра понимает, что сам мог остановить эту ложь, пресечь её на корню. Ещё в тот момент, когда Рия, сконфуженно улыбаясь, подошла к нему и попросила помочь с приготовлением зелья «скрывающего следы присутствия». Он мог объяснить ей, зачем действительно нужно это зелье и как оно действует.
Рия бы разозлилась и испугалась. Очень-очень сильно. Заперлась бы в комнате на час или на два. А потом вышла бы и сказала, что сделает всё, что нужно. Невра знал, что было бы именно так, потому что это Рия. Это та самая Рия, которая поплыла на небольшом кораблике на незнакомый остров, хотя побаивается воды, которая искала Мери в тёмном лесу, которая согласилась стать приманкой для обезумевшей дриады. Разве после этого они не могли доверять ей чуть больше?
Но тогда Невра не нашёл слов.
Нет.
Слова бы нашлись. Как-нибудь. Через силу, но нашлись. Тогда он не нашёл в себе смелости. Он пообещал себе, что скажет, потом, когда они начнут приготовление. Но Рия слишком быстро нашла все ингредиенты, так что
