И тем не менее, сейчас Невра видит перед собой запуганного, но отчаянно храбрящегося ребёнка, которого очень хочется обнять, но вампиру кажется, что если он коснётся Рии хоть пальцем, то её стеклянная скорлупа треснет, похоронив саму Рию под ливнем острых осколков.
— Расскажи мне, — наконец начинает он, не придумав чего-то получше, — чего ты боишься?
Взгляд Рии всего на пару секунд удивлённо замирает, и Невре удаётся его перехватить. Ответ он читает в её глазах раньше, чем он успевает сорваться губ, и опережает его:
— Ответ «ничего» не принимается.
Рия нервно закусывает губу, в какой-то момент Невре кажется, что она прокусит её до крови, отводит глаза сначала вправо, потом влево, неравно запускает руку в волосы.
— Я, — почти шепчет она и смотрит Невре в глаза с немой мольбой о том, чтобы не продолжать, но, не найдя в них сострадания, продолжает вырывать из себя слова, — боюсь воды. Всегда немного боялась. Ещё с тех пор, как в детстве подскользнулась и с причала упала в море, но теперь ещё сильнее. Кажется, будто море дважды хотело забрать меня, и у него не вышло, но это не значит, что оно намерено отступить. И Чёрного пса я боюсь. И в лес одна ходить, потому что до сих пор могу заблудиться. И…
Она неожиданно замолкает, судорожно смыкая пальцы, рвано выдыхает и вновь заглядывает Невре в глаза.
— Хватит?
Ему хочется сказать, что да, хватит. Вытягивать из неё слова — это почти жестокость, пусть и во благо, по крайней мере Невра хочет верить, что всё, что он делает, он делает во благо. Он хочет отпустить Рию, оставить её хрупкий стеклянный купол в покое, но вместо это вспоминает, как она побледнела, когда узнала про дубликат ключей, от её комнаты, как она первое время вздрагивала от его голоса, как наполнились страхом её глаза, при их первой встрече. И вопрос против воли срывается с губ:
— Ты боишься меня?
Рия замирает, нет, Рия почти каменеет, даже перестаёт дышать. Несколько секунд проходят в тяжом молчании, а потом Рия делает глубокий вдох, и Невра понимает, что не хочет, чтобы на выдохе она ответила «да».
— Не знаю, — выдыхает Рия, а Невра чуть наклоняет голову, не понимая в его пользу этот ответ или нет. — Я не боюсь именно тебя, — поспешно поясняет Рия, и тон её становится очень извиняющимся. — Просто я очень боюсь вампиров. Даже в своём мире, ненастоящих вампиров боялась настолько, что не могла заснуть всю ночью.
— То есть, из-за каких-то вампиров из вашего мира, которые и не вампиры вовсе, ты боишься, что однажды ночью, в приступе лютого голода, я тебя съем? — Невра чувствует, что почти зол на этих вампиров-не-вампиров, и одновременно ему очень смешно.
— Это очень глупый и иррациональный страх, — оправдывается Рия, чуть краснея и глядя в пол.
— Отлично, — вздыхает Невра, — если разобрались, то будем клин вышибать клином.
Теперь Рия склоняет голову на бок, не понимая, о чём идёт речь.
— Я предлагаю проводить больше времени вместе, чтобы выбить у тебя из головы, все эти глупости о вампирах, — Невра улыбается нагло и широко, так что становятся видны клыки. — И если ты для собственного спокойствия будешь таскать с собой серебряный кинжал или осиновый кол, я даже не обижусь.
========== Сказка о тёмных лесах, дриадах и ночных кошмарах ==========
Океми не спится вторю ночь. За окнами воет ветер, и вместе с ним что-то страшное, чужеродное воет в её голове. Оно зовёт её по имени, оно просит её о помощи, оно манит её к себе.
Каждый раз открывая глаза, Океми видит призрачный силуэт во тьме, каждый раз закрывая, чувствует на себе чужой несуществующий взгляд.
В её комнате холодно и темно. Темнее и холоднее, чем должно быть. И ветер воет свирепее и сильнее, и Океми хочется выть вместе с ним. Ей снится, что она не спит, лежит в своей кровати с открытыми глазами и смотрит во тьму, а тьма душит её. Душит её так, как стебли плюща душат другие растения. Чьи-то грубые руки смыкаются на её шее, царапают кожу. Океми знает чьи это руки, но не хочет в это верить.
Она думает, что это просто кошмары, а в её мире кошмары принято забывать. Как принято в этом мире Океми не знает.
«Океми, Океми, Океми»
Тьма шепчет её имя голосом дриады. Повторяя его десятки и стони раз, так что оно становится не именем, а повторяющимся узором из звуков, завыванием ветра.
«Океми, Океми, Океми.
Океми, иди ко мне. Океми, спаси меня. Без тебя мне не выжить. Я умираю. Я умираю. Иди ко мне.
Твои глаза такие зелёные, как сочные листья, как лесные травы. Иди ко мне. Дай мне заглянуть в твои глаза. Иди ко мне. Иди ко мне.
Океми, Океми, Океми»
Сегодня всё повторяется. Руки смыкаются на горле. Океми кажется, что это не сон, и она кричит, но крик так и застывает в горле.
Голос дриады зовет её, голос дриады повторяет её имя бесчисленное множество раз. И Океми повинуется зову, не желая ему повиноваться. Приказывая своим ногам не двигаться, она делает шаг вперёд, потом ещё один и ещё.
Выходя во мрак коридора, она чувствует блаженство, потому что дриада не душит её, она ласково шепчет ей в уши. Океми чувствует счастье и за это себя ненавидит.
Всё пространство тает в туманной дымке, а иногда и вовсе исчезает. Когда сознание Океми проваливается во тьму, в которой не остаётся ничего кроме зовущего голоса, она идёт вперёд. Когда сознание снова выныривает на свет — словно со дна болота — Океми цепляется руками за дверные косяки, перила, за всё, за что только сможет ухватиться, только бы не иди туда, куда её зовут. И каждый раз, когда Океми останавливается, дриада наказывает её.
Голова взрывается болью, отдающейся во всём теле, пальцы выламывает судорогой, а ноги сводит болезненным спазмом. Океми впивается ногтями в кожу, даже не замечая, как по ладоням сочится кровь.
Океми сжимается на полу где-то около лестницы, ведущей к выходу из здания штаба. Её трясёт как от лихорадки, а из глаз текут слёзы, но она этого не замечает. Голос в её голове волнует Океми куда больше, и она тратит все силы на то, чтобы его не слышать.
Чьи-то руки ложатся на плечи Океми и с силой встряхивают. Она вздёргивает голову, резко,