Но мысли постепенно обращались к другому. Сегодня они штурмовали высоту Шваб, против дворца. В штурме участвовал и венгерский батальон, наскоро сколоченный здесь же, в Буде. До пятисот мадьяр добровольно сдались в плен и не захотели сложить оружия. Они настойчиво просили разрешить им сражаться за свой Будапешт. Пока не создана их новая демократическая армия, они готовы воевать в рядах советских частей. Они хотят хоть в какой-то мере смыть позор венгерского оружия, отданного Хорти и Салаши внаймы немецким фашистам.
Им разрешили. Мадьяры упорны и организованны. Их атака была неистовой. Своей кровью они полили сегодня склоны этой высоты и кровью побратались с воина ми-освободителями из советской страны, которой их пугали тут изо дня в день. Они теперь кровные братья, братья по оружию. Придет время — будет и у них своя народная армия, и не их вина, что так задерживается ее формирование.
Одну из рот батальона добровольцев получил Имре Храбец. Рядовым в его роту ушел Йожеф, сын Миклоша Ференчика. Сам Миклош тоже просился вместе с сыном, но его не взяли по возрасту. Имре и Йожеф давно вступили добровольцами в новую армию, но все еще не получали назначения. Им и помог счастливый случай. Стихийно сложившийся батальон позволил им включиться в бой за свой Будапешт.
В подвал заявился Имре Храбец, радостный и возбужденный, особенно ладный и красивый в офицерской форме. Он охотно принял предложение поужинать вместе с комбатом. Ужин был скудным. Кружка чаю, немного хлеба и маленькая банка консервов на пятерых. Половину пайка солдаты и офицеры добровольно отдают жителям столицы, главным образом детям и женщинам. Под угрозой расстрела немцы и салашисты отбирали тут все, до последнего грамма крупы и хлеба.
За скудным столом уселись Думбадзе, Хмыров, Якорев, Храбец и старый Миклош Ференчик. После жаркого утомительного дня и такой ужин казался пиршеством, тем более, что сегодня получили наконец законные «сто грамм» («граммов» не говорил никто).
Активнее всех за столом был Имре. Он еще не остыл от возбуждения в первом бою. Будучи военным инженером, он впервые водил в бой пехоту. Впрочем, как пехоту. В его роте были и артиллеристы, и танкисты, и саперы. Но все они действовали в составе пехотной роты и воевали честно, самоотверженно. Их воодушевлял дух революционных событий, дух новой Венгрии, рождавшейся на их глазах. Не все еще в ней так, как они хотели бы, но придет срок, и все изменится. Потому им и дорого оружие в руках, в нем их сила, и против такого оружия беспомощна любая реакция, если даже она и сидит еще в министерских креслах.
После ужина заявились Дьюла Балаш и Йожеф Ференчик, оба расстроенные и недовольные. С делегацией национального комитета они только что были в Министерстве обороны. Какие там флегматики, и как они заморозили самое живое дело! Формирование венгерских частей идет так медленно, что вызывает уже протесты венгерской общественности. Нет, Министерство обороны просто саботирует создание демократической армии. Чем и как иначе объяснить все эти проволочки?
Опять заговорил Имре. Венгерские патриоты не хотят медлить. По данным национальных комитетов Будапешта многие из воинских подразделений, роты, взвода и отделения самостоятельно переходят на сторону советских частей и добровольно сражаются в их рядах. Уже свыше двух тысяч солдат и офицеров участвуют в освобождении Будапешта. Сегодня в одной братской могиле вместе с русскими они похоронили свыше сорока мадьяр-добровольцев, сражавшихся за новую Венгрию. Сейчас многие из венгерских солдат, сдаваясь в плен, не хотят ждать долгого формирования частей демократической армии, а сразу идут в бой. Простые солдаты лучше понимают свой долг перед возрождаемой Венгрией, чем се министр обороны. Что ж, потом они станут надежным костяком демократической армии освобожденной Венгрии. Обязательно станут!
Как и все, Никола разделял горечи и радости мадьяр. В самом деле, чего медлит министерство. Люди есть, оружие есть, советские власти отпустили двадцать тысяч пленных мадьяр, изъявивших желание добровольно вступить в свою новую армию. В чем же дело? Такого патриотического подъема, какой переживает страна, Венгрия никогда не знала. Народ способен горы своротить, а ему столько рогаток на пути к делу, к борьбе за свою демократию. Видно, нужно еще время, пока люди сами возьмут все в свои руки, рабочие, трудящиеся люди.
После чаю Максим тихо запел:
Далеко, далеко, за ДунаемЗа холодной чужою водой,Мы сегодня с тобой наступаем,Мой товарищ, мой друг молодой!Новая песня, близкая сердцу, сразу стала любимой и популярной, ее подхватили все.
Мы прошли по карпатским отрогам,По суворовским тропам прошли,По седым трансильванским дорогамНаши пушки катились в пыли.Никола слушал и невольно вспоминал весь путь от Волги до Дуная. Ни тяготы, ни кровь и смерть — ничто не остановило их на этом пути. Шли они в чужие страны, в ненавистные им города, откуда начиналась эта жестокая война. А нашли здесь друзей и братьев по оружию. Если бы не ложь, не обман, не насилия, разве эти люди взяли бы в руки оружие против страны Советов. Никогда!
Пусть теперь поднимается вышеНаша слава в жестоком бою.Пусть дунайские волны услышатПесню пушек и песню твою.«Да, — думал Никола, — песню пушек, и песню твою, ибо за ними песня победы!»
И как бы в унисон его мыслям Максим заканчивал последнюю строфу. Жаль нет с ним Оли, ей бы так понравилась эта песня:
За отчизну родную мы знаемС честью кончим великий поход…Далеко, далеко, за Дунаем,Солнце нашей победы встает.Максим умолк. Оля! Жива ли она и здорова. Ни одного письма. Где полк, дивизия? На каких отрогах Карпат ведут они бои за Чехословакию? Но близок час победы в Буде и, значит, скоро в свой полк!
3Максим осторожно вел мотоцикл. Позади него сидел Павло, а в коляске Матвей Козарь. Возвращаясь из штаба дивизии, они везли с собой «Правду». Ее на рассвете отпечатали в Москве, а к обеду самолеты примчали в Будапешт. От Балтики до Карпат и от Карпат до Альп гремит советское
