На легком ветру костер разгорался все ярче и ярче. Пригревшись, бойцы притихли и слегка загрустили. Голев обнял свои колени и положил на них голову. Якорев улегся на скрещенные под головою руки, и его взгляд блуждал где-то очень далеко, на Млечном пути. Зубец уставился на огонь и тоже задумался. А Закиров, опершись щекою на гармонь, молча перебирал лады и тихо выводил: «И тот, кто с песней по жизни шагает, тот никогда и нигде не пропадет!..»
Спой, Максим, — попросил вдруг Голев. — Повесели душу.
Якорев не шевельнулся, но упрашивать его не к чему.
Вниз по матушке по Волге,По широкому раздолью,По широкому раздольюПоднималась бурь-погода.Услышишь русскую песню и просторами чистых полей, свежестью родных берегов и далью неведомых дорог повеет на тебя от ее дивной музыки. А Максим умел спеть. Запоет, и он командир твоему сердцу: оно послушно ему, как дисциплинированный солдат, готовый замереть с руками по швам, или отдыхать и веселиться, если дано время, или же, сжимая в руках оружие, стремительно нестись в атаку. Ибо, как никто, умел он вывести хватающие за душу слова, нужно — вспорхнуть на невозможную высоту и, постепенно стихая, замереть, как ветерок на море, падающий в штиль. Слушаешь, и холодок бежит к сердцу…
Когда смолк Якорев, никто не шевельнулся.
— Возьми любую песню — все о жизни, — сказал наконец Голев, блуждая взглядом в бездонной синеве звездного неба.
Да что песня, вставая, подумал Максим, каждый шаг твой, каждый выстрел, любое слово, что принес ты сюда на горы и за горы — все песнь о жизни…
У штаба Максим столкнулся с Олей, и неожиданная встреча как-то смутила его. Потупившись, недоверчиво взглянула на него и девушка.
— Помочь? — участливо спросил он, указывая на рацию.
— Донесу: не в первой же… — небрежно отмахнулась она.
Разговор казался оконченным. Но Максим удивился. Что с нею? Пока Оля поправляла упаковку, он присел на ту же скамейку у окна, где расположилась девушка. Однако она демонстративно отодвинулась, и Максим обидчиво встал.
— Не дыми! — сказала она повелительно и чуть усмехнулась, увидев, как Максим замахал руками, разгоняя дым.
— Не строжись, Оля, — тихо сказал он. — Чего ты?
Оля искоса посмотрела на него и сдержанно улыбнулась. Максим сразу оживился. Как она обаятельна вот такой своей девичьей строгостью.
— И к чему хмуришься? Теперь бы в лес за грибами — одно удовольствие. А ты ссору затеваешь.
Оля метнула сердитый взгляд и снова нахмурилась.
— Дай папиросу.
Якорев поспешно полез в карман.
— Нет, ту, что куришь.
Он послушно уступил ей. Девушка внезапно наклонилась к нему, как бы пытаясь прижечь папиросой лоб. Максим даже отпрянул.
— Ты что?
— Не нравится? — усмехнулась Оля, еще не совсем веря, что он испугался всерьез.
— Сумасшедшая.
— Вот видишь, и мне не нравится, когда меня ночью в лес зовут, за грибами… — и, забрав рацию, зашагала прочь.
— Оля, так я ж… — зачастил было Максим, шагнув за нею, но тут столкнулся вдруг с парторгом Голевым, взявшимся нивесть откуда.
— Ты что, батенька, к девушке пристаешь, а? уставился на него Тарас Григорьевич. — Мне смотри, чтоб никакой дурости, понял?
— Да я…
— Не оправдывайся, а слушай, что парторг говорит, — рассердился старик, покручивая ус. — А то, ей-бо, по-своему расправлюсь.
Максим только руками развел.
А несколько дней спустя он повстречался с нею у горной речушки. Девушка сидела на берегу и любовалась золотыми рыбками.
— Это что, форель? — тоже склонился Максим над водою.
— Хочешь, подарю, не простую, золотую?.. — с задором ответила она на вопрос вопросом.
— Как в пушкинской сказке? — переспросил Максим.
— И то, как в сказке.
Усевшись рядом, Максим закурил. Оля радостно поглядела на задумчивый лес, на бездонное небо, опрокинутое в реке, и солнце, расплескавшееся в чистой воде, и развеселилась еще больше. А правда, хорошо? А прав да, у каждого свое счастье? А правда?.. Максим не успевал отвечать. Пашин говорил, счастье — это жить во всю силу. Правда, хорошо? Ведь если каждый станет все делать в два-три раза лучше и быстрее, что получится? Вместо одной две-три жизни прожить можно. Правда, замечательно? А что, хорошая дружба поможет человеку жить лучше, красивее. Правда? А у нас с тобой может быть хорошая дружба? Нет, не такая, как у тебя с Ларисой, а просто дружба? По-твоему, может. Тогда давай дружить так? Хорошо. Только будем много требовать друг от друга. Согласен? Ладно, и Оля хитро улыбнулась.
— Я начну теперь же, — сказала она. — Дай папиросу.
— Ты что?
— Дай, говорю.
Он несмело протянул ей дымящуюся папиросу и вроде даже наклонился, будто готовый теперь принять незаслуженное наказание. Оля чуть не рассмеялась: «Он же подумал, я и впрямь лоб ему жечь стану, вот дурной!» Сейчас она взяла и бросила папиросу в сторону..
— Больше не курить чтоб!
— Да ты что? — оторопел Максим.
— Закуришь — не подходи!..
С чего начинается истинная любовь, с прав или с обязанностей? И кто знает, в чем они состоят, эти права и обязанности? Только одно можно сказать, чем сложнее и интереснее они, тем сильнее любовь. Максим же, молча шагая с Олей, еще никак не мог осознать ни своих прав, ни тем более своих обязанностей. Но и избегать их ему не хотелось.
А вечером был бой. Черный фашистский танк проскочил взводную цепь и помчался на окоп Максима. Оля как раз находилась у рации неподалеку сзади. Не помня себя, она чуть не выползла на бруствер траншеи, и мускулы лица ее свело от ужаса. На виду у всех Максим приподнялся из окопа и метнул в танк гранату. Ударившись о лобовую броню, она взорвалась оглушительно, но не остановила машины, мчавшейся прямо на него. Оля вскрикнула и, инстинктивно сорвав с себя наушники, бросилась туда, в бой, под огонь. Жаров, находившийся тут же, не успел опомниться, как она уже
