Царевич огляделся. Любопытно же, как устроился гость. На столе блюда с недоеденным печевом и мочеными яблочками. Большая раскрытая тетрадь белого пергамента, на треть исписанная — заготовка под будущую книгу. Пузырьки с чернилами и десяток гусиных перьев.
Сам ромей сидел на постели, привалившись к расписной стене и вытянув длинные ноги поперек стеганых одеял. Над головой у него покачивалась свеча в медном подсвечнике на цепочках. При стуке в дверь он отложил навощенную дщицу с привешенным заостренным стилусом. Чтоб не тратить попусту ценные чернила, он записывал будущие вирши на воске — и стирал, если выходило недостаточно гладко. Что ж, по крайней мере Гардиано честно выполнял обещанное, создавая новую книжицу.
— При виде царской особы непременно нужно бухаться на колени и биться головой об пол? — осведомился ромей. — С царями я как-то прежде не сталкивался.
— Кто ж у вас в Ромусе тогда правит, король или император какой? — подивился царевич.
— У нас республика. Вроде как народовластие по-вашему. Через выборных представителей народа… которые очень щедро заплатили этому самому народу при голосовании, — с едкой усмешечкой растолковал Гай. — В общем-то те же яйца, только рассматриваемые сбоку. Извини, я, наверное, не самый приятный гость. Как только завершу книгу, сразу уберусь из вашей жизни.
— Если прежде не закоченеешь в лед, — Пересвет протопал к окну, захлопнул створки и принялся деловито растапливать печку. — Тогда придется отволочь тебя на ледник в погребах и хранить там вечно. Зачем такую холодрыгу развел? Ты ж вроде с теплых краев родом.
— Почему все считают, якобы в Италике всегда жара, виноград и благоуханные розы повсюду? — возмутился ромей. — Я из полуночной провинции. Зимы там порой такие же холодные, как здесь. Я привык и мне нравится холод.
— Угу. А по-нашему где болтать так шустро наловчился? — не отставал царевич, уловив, что нынче Гардиано настроен миролюбиво и огрызается не через слово. Возможно, причиной хорошего настроения виршеплета были финифтевые кувшины с сарацинскими наливками.
— От купцов из города Куявиса. Они постоянно ездят в Ромус, у них там целая фактория. Мой патрон… покровитель как-то защищал одного из них в суде от обвинения в присвоении чужой доли дохода. Я помогал переводчику и заодно сам выучился, слово за слово, от простого к сложному… И, когда мы закончили с простым, можно перейти к истинной цели твоего появления здесь. Полагаю, ты хочешь что-то спросить — или что-то сказать?
— А, э-э… — растерял заготовленные слова Пересвет. — Я это… я касательно Войславы…
— Твоя сестра очень красива, мила и непосредственна, — ромей словно зачел с невидимого свитка нужную речь, вежливую и сухую. — Я ни на миг не забываю о том, что она — дочь царя, а я — случайный гость.
— Да я вовсе не то имел в виду! — царевич замахал руками, едва не ткнув лучиной для растопки себе в глаз. — Тьфу! Как же все запутано! Ты, кажется, приглянулся Славке, а она…
— Нет, — мягко, но непреклонно перебил Гай. — Ей приглянулся совсем не я. Твоя сестра пытается совершить ту же ошибку, что и множество молодых людей до нее. Она жаждет влюбиться в человека, которого нет. Которого она выдумала. Сделай одолжение, оставь в покое печку. Поищи лучше, не осталось ли вина. Хочешь послушать историю?
— Хочу, — Пересвет поочередно встряхнул кувшины, пока не отыскал непочатый. Нацедил в серебряную чарку до краев багряной густой жидкости. Подумал и плеснул себе тоже. Вроде как он давно не младенец, а взрослый и даже женатый человек. Все пьют, а царевичу что, навсегда заказано? — Не знаю, как у вас, а у нас по зимним вечерам принято собираться вместе и сказки сказывать.
— У нас тоже. Видимо, это всеобщая традиция. Так вот, история. Она короткая и банальная. Когда я был гораздо моложе и наивнее, я встретил женщину…
— Даму Лючиану? — уточнил царевич. — Или какую другую?
— Ее самую, Ченчи, — не стал отрицать Гардиано. — У тебя вообще как насчет женщин, царевич?
— Э-э… — растерялся Пересвет. Матушка и сестра точно не в счет, Ясмин — заклятый друг и боевой товарищ. С какими женщинами его еще сводила судьба? Принцесса-чародейка Фанни, что имела привычку в дурном настроении обращаться в огнепыхающую драконицу. Королевишна Аврора— Катрина, смахивающая на хитрую пронырливую свинку. Кадайская принцесса Лю-Ай, высокомерная насмешница и мастерица пластать врагов саблей на части. Мачеха Рорика, жутковатая королева Хельга с ее проповедями о необходимости выжечь заразу распутства каленым железом… — Э-э, да никак, наверное. Не сложилось толком. У меня Ёжик есть. Ёширо, в смысле.
— Мне уже напели в уши про ваш династический и позарез необходимый для блага царства брак, — злоехидно скривился ромей. — Значит, касательно образа мыслей прекрасной половины человечества ты пребываешь в полных непонятках. Не отчаивайся, точно так же себя чувствуют две трети остальных мужчин. Я в том числе. Когда я впервые увидел Ченчи Борху, то ослеп. В самом буквальном смысле этого слова. Я не понимал, неужели другие не видят окружающего ее сияния? Оно ореолом плескалось вокруг нее — янтарное, синее и пурпурное. Я смотрел на нее, а видел только манящий свет. Так, наверное, видят мир мотыльки за миг до того, как вспыхнуть в пламени свечи. Этот свет давал мне силы. В те времена вся моя жизнь была посвящена только ей. Увижу ее — смогу жить дальше. Не увижу — дня не было, один дурной, тягостный сон. Она была моей богиней. Я возвел для нее золотой пьедестал и научил Город молиться ей одной.
— Наверное, это ей очень нравилось? — осторожно предположил Пересвет. Выслушивать сестрицыны излияния он с детства приучился. В сердечных метаниях принца Кириамэ тоже худо-бедно разобрался, и вот опять кому-то не терпится обрушить на его голову свои задушевные секреты. Правду молвил людознатец отец Феодор: есть у младшего Берендеевича потаенный дар вызывать людей на искренность…
Или весь секрет в зелене вине? Которую по счету чарку он уже опрокинул в себя, пытаясь удержаться наравне с ромеем?
— Сперва нравилось. Ченчи с детства привыкла к восхищению. Потом оно начало ей досаждать. Она гневалась, отдалялась, требовала оставить ее в покое, а я не понимал — почему. Ведь я смотрел на нее сквозь незримое пламя своей любви. Не сознавал, что на самом деле она обычная женщина.
