— Что для Славки было бы лучше вовсе грамоты не разуметь, — ляпнул царевич, ощущая, как от выпитого в голове становится легко-легко. — Обчиталась виршей и теперь мечтает сделаться, как эта твоя Оливия — вся такая воздушная, к поцелуям зовущая. Только никакой Оливии на свете никогда не было, потому как она придуманная. А моя сестрица если куда и зовущая, то совсем даже не к страстным лобызаниям. А к тому, чтобы всласть шестопером помахать в чистом поле. И ты в жизни вовсе не такой, как в виршах, но гораздо хуже. Потому как подлый ворюга и бедной женщине голову напрочь заморочил.
— Взгляд, конечно, очень варварский, но верный, — Гай подался вперед, и они с царевичем звонко чокнулись наполненными чарками. — Да, я такой. А твоя сестрица воинственна и прямодушна, но чудовищно необразована. Я не представляю, что с ней делать… ну, кроме того, что напрашивается само собой, — он изобразил пальцами непристойный жест.
— Эй-эй! — Пересвет зашарил по поясу в поисках меча, запамятовав, что оставил его в своих покоях. — Ты это… даже не думай! Славка какая-никакая, а все ж царевна!
— Царевна захудалого клочка ровной земли посреди дебрей на краю света, — едко уточнил ромей.
— И не язви. Мало мне Ёжика, у которого что ни слово, то колючка ядовитая, так еще тебя зачем-то гнилыми ветрами занесло. Слушай, ну что тебе стоит быть со Славкой поласковей? Скажи ей что-нибудь доброе. Мается же девка. Бегает, как собачонка приблудная. Жалко ее.
— А почему ваши родители ее до сих пор замуж не выдали?
— Да кто ж такую возьмет? — горестно вздохнул царевич. — Разве что из Африкании вождь какой дикий сыщется. Людоед и душегуб с костью в носу. Или, может, ты согласишься?
— Нет уж, оставьте вашу красу ненаглядную себе. Она малость не в моем вкусе. Что трясешь кувшином, как припадочный?
— Он закончился, — объяснил Пересвет.
— Так пусть несут новый!
— Мне матушка помногу пить запрещает, — робко заикнулся царевич.
— Ну не пей, мне больше достанется, — заявил безжалостный ромей. — Мне нужно. Для вдохновения. У меня горе. Вокруг меня увивается прекрасная дева, которая мне нахрен не сдалась. О боги, она такая наивная, что, когда открывает рот, видно, как сердечко бьется…
— Не язви, кому велено! Сам-то тоже шибко умный. На постоялом дворе коням хвосты накручивал и дармоедам шишки задаром раздавал.
— Уел, — легко признал Гай. — Воспользовался чужой слабостью.
— Расскажи лучше что-нибудь занятное, — малость заплетающимся языком потребовал Пересвет. — Про город Ромус и тамошние нравы. О, и про Лючиану, про Лючиану сказывай! Какая она на самом деле? А знаешь, как Славка тебя кличет? Гаюшка-заюшка!
Гардиано поперхнулся вином. Пересвет надеялся, что ромей рассмеется или хотя бы улыбнется девичьей придумке, но напрасно — Гай только ощерился по-волчьи.
На один короткий удар сердца царевич поймал себя на необъяснимом, невесть из каких хмельных потемок всплывшем желании: протянуть руку и пальцами осторожно стереть кривой оскал с узкогубого, подвижного рта.
Глава 5. Ледоход
Чья-то добрая душа оставила подле кровати медный тазик с водой, где плавали медленно тающие льдинки, полотенце и большой глиняный кувшин с рассолом. Намоченным полотенцем стенающий царевич растер лицо и шею, а к кувшину прильнул надолго, жадно и часто булькая. Многоученая принцесса Лю-Ай не преминула бы сморщить тонкий носик и заметить, что слабыми духом к концу попойки непременно овладевает злобный и коварный демон Бо-Дун. Какового изгонит только тройная пробежка вкруг огромного царского сада и усердные занятия на ристалищной площадке. А вообще — завязывать пора, твое будущее царское величество!
О-хо-хо-хохонюшки, грехи наши тяжкие, что ж вчера было?
Как он добрался до опочивальни — Пересвет, убей бог, не помнил. Ему достало сметливости не тревожить спящего Ёширо и завалиться дрыхнуть на низкой кушетке в углу. Их с супругом общая большая кровать под складчатым балдахином вопиюще пустовала и была аккуратно застлана расшитыми покрывалами. Стал-быть, Кириамэ наткнулся с утра на бездыханную тушку, фыркнул презрительно и удалился. Чтоб не осквернять возвышенный взор созерцанием похмельных мучений благоверного. Ну и правильно сделал, наверное. Страдать под укоризненным взором нихонского принца было бы еще гаже.
Опасливо, бочком-бочком крадясь вдоль стеночки, отважились вернуться воспоминания. Кто-то подлый и коварный с целью злого умысла подменил опустевшие кувшины полными. Гардиано ударился в воспоминания о своей ненаглядной Лючиане, и они взахлеб заспорили о женщинах. Придя в итоге к неутешительному выводу: слабый пол совершенно напрасно именуется слабым, и доверять им не стоит. Выпили за женщин, потому как с ними беда, и без них никак.
Царевич повел скорбную повесть, как они с Ёжиком после свадьбы почти год ходили вокруг да около. Пытаясь оставаться друзьями, не решаясь толком объясниться и вконец запутавшись в паутине собственных чувств. Выпили за крепость сердец и стойкость в тяготах, закаляющих характер благородного мужа.
Малость оттаявший Гай затеял читать стихиры-сатиры на оставшихся в далеком Ромусе друзей и подружек. Когда до изрядно затуманенного вином рассудка царевича дошло, в чем кроется едкая соль глумливых виршей, он начал безостановочно хохотать — до рези в животе, сполохов радужных искр перед глазами и судорожной икоты. На молодецкий конский ржач в дверь сунулся перепуганный челядинец — и торопливо убрался, получив от ромея в лоб метко запущенным моченым яблочком.
Еще Пересвету смутно помнилось, как он убеждал Гардиано не быть букой и остаться навсегда жить в царском тереме. Мол, тут он может сколько угодно складывать свои вирши — и чтоб таких вот, забавных, побольше!
Выпили за друзей и за то, что держит нас в этом мире — чувство юмора и долги. Выпили за тех, кто
