— Знакомая история, — Ёширо поднялся из-за стола, белым лебедем проплыв к широким перилам террасы. Замер в неподвижности, и в этот краткий миг все вокруг — затянутый ноздреватым серым льдом пруд, черные деревья на берегу, ломкие стебли сухого рогоза — обычные вещи, существовавшие сами по себе, преобразились. Обрели совершенность и законченность. Как последний взмах кисти, вычертившей иероглиф и замкнувшей обрамление тонкой фигуры в разлетающихся одеяниях цвета полевой горечавки. Кириамэ был именно тем, что гармонично дополнило сияние лазурного неба и солнечное ликование весеннего дня — и от этого становилось хорошо и больно до слезной рези в глазах и ломоты в сердце.
Принц как-то рассказывал, что рисовальщики в Нихонии особенно ценят в натурщиках таких особ, которые прекраснее всего стоящими вполоборота. Бросая рассеянный и тревожащий взгляд через плечо, как сейчас Кириамэ.
«Мне позарез нужны слова, чтобы высказать Ёжику это все, — Пересвет невольно шмыгнул носом. — Но своих мне недостает. Слова, что есть у Гардиано, подходят гораздо больше… пусть они и горят, как битые стекляшки на солнышке. Они верные, эти слова. Я знаю. Как и то, что у этих двоих слишком много общего».
Последняя мысль испугала и встревожила. Настолько, что Пересвет решительно попятился из-под елового укрытия. Успев заметить, что Кириамэ спокойно рассматривает сверкающий под солнцем лед на озере, а Гай неловко сгорбился над столом и черкает пером прямо на листке с иероглифической вязью.
Добравшись до деревянной дорожки, царевич зашагал к павильону, как можно громче топоча каблуками по проседающим доскам. Даже напевать начал — фальшиво, но достаточно громко, чтоб издалека расслышали. Улыбку выкроил во все белые зубы. Мол, вот он я, молодец простой и незамысловатый, ни о чем не подозревающий. Позабывший все, что было вчера.
— Чего это вы тут сиднем сидите? — с порога заявил он. — Денек-то какой выдался, загляденье просто! Поехали, прогуляемся! Гардиано, давай с нами, а?
— Благодарю, но я лучше останусь. Мне надо… надо работать, — немедля отозвался ромей. Пересвету показалось, он как наяву слышит лязг затворяемых ворот и грохот опускаемых ржавых засовов. На колу мочало, начинай сначала. Вроде так хорошо все складывалось. Улучив момент, царевич украдкой подмигнул Кириамэ и скорчил свирепую гримасу. Мол, не стой столбом, поддержи меня!
— И в самом деле, — намеки принц улавливал с полуслова. — Даже прославленные мастера соглашались с тем, что в любом деле требуется хоть отдых. Иначе уставший глаз не замечает допущенных ошибок, и итог стольких трудов рискует утратить совершенство. Мы ведь ненадолго, да, Пересвет?
— Ага-ага, — заверил царевич. — Туда и обратно.
— Ну, если ненадолго… — позволил себя уговорить Гай, которому явно не улыбалось сызнова проторчать бирюком день в четырех стенах.
Улучив момент, Пересвет дернул со стола листочек, исчерканный ромеем, и воровато сунул за пазуху. Позже, в конюшнях, пока седлали лошадей и ждали ушедшего переодеваться к выезду Кириамэ, царевич украдкой вытащил и расправил скомканную бумажку. Повертел так и эдак, огорченно скривился. Поспешно нацарапанные вкривь и вкось строки Гардиано ложились поперек столбиков витиеватых иероглифов, оставленных проворной кисточкой Кириамэ.
В хитрых нихонских закорючках царевич так и не сумел разобраться, как Ёширо не пытался вразумить приятеля загадочной восточной грамоте. Гай же написал вирши на родном латинянском наречии, чьи буквицы имели сходство с эллинским алфавитом и грамотой русичей.
Шевеля губами и яростно скребя в затылке, Пересвет по слогам прочел слово «серпентариоса» и смекнул, что оно имеет некое отношение к змеям. Сыскал еще слова, похожие на эллинские. «Мелла ессио», то бишь слаще пчелиного мёда. «Мистериозум» — загадка. Да уж, воистину загадка, все зубы обломаешь. Страсть как хочется вызнать, что же такое начертал ромей, но как? Не тащиться же на поклон с краденным листком и нижайшей просьбой — переведи, а? Неловко выйдет. Может, там вовсе не для чужих глаз писано. А может, Гардиано глубоко плевать на то, как ошеломительно выглядит нихонец на фоне чернеющих берез, и он наскоро сложил очередную сатиру. Где вывел Ёширо сущим ядовитым аспидом со сладкой ухмылочкой.
Ехали без особой спешки и избранной цели, куда глаза глядят — из одной улицы в другую, с одной шумной торговой площади к следующей. Солнце дробилось ослепительными брызгами в сосулечной капели, полыхало россыпью золотых звезд на синеве свежевыкрашенного купола малой церковки, отблескивало яркими искрами на конской упряжи.
Пересвет с душевным облегчением смекнул, что ромейский гость склонен держать язык за зубами насчет вчерашней попойки и вспоминать ее в красочных подробностях не собирается. Стало быть, казнь египетская через долгие извинения и разъяснения отменяется. Так что царевич просто ехал чуть впереди, краем уха прислушиваясь, как за его спиной Гардиано и нихонский принц увлеченно сравнивают виденные в дальних странствиях поселения со Столь-градом.
Проявив редкостное единодушие, спорщики сошлись во мнении, что Столь-град немногим уступает бедняцким предместьям Ромуса или Эддо.
— У того лопнет глаз, кто не любит нас, — высказался на эти клеветнические измышления Пересвет. — А кто в гостях засиделся, тому могу лично выписать подорожный лист до Ибирской Орды. Или до Голодной степи. Выбирайте, что больше по душе придется. Ишь, город наш им не приглянулся. Не знаю, как оно в Ромусе, а в Эддо из бамбука-травы стенку сплел, дерюжкой прикрыл — вот и готов терем для императорского семейства и будка для пса в придачу. Что, Ёжик, разве не так? А вот в книжице, что недавно из Нихонии твоей доставили, именно так нарисовано.
— Творческое преувеличение, — возразил Кириамэ без особой твердости в голосе.
Кони слаженно затопотали по сосновому настилу длинного моста через Молочную реку.
На самом деле, конечно, никакого молока в ней не текло, а берега если и превращались в хлюпающий кисель, то в пору затяжных осенних ливней. Просто далеко в верхнем течении река проточила путь через тысячелетние залежи известняка, отчего летними днями вода в ней действительно казалась беловатой, оттенка творожистого молока. Зимой Молочную сковал толстый лед, но сейчас он засерел, замаслился и подернулся глубокими трещинами. Натянув поводья, Пересвет прислушался и даже принюхался, жадно втягивая влажный, сладкий воздух, досыта напоенный гудящим, звонким предчувствием.
— Стойте. Сейчас вот-вот начнется.
— Что начнется? — с интересом спросил Кириамэ.
— Батюшка Сом Налимыч проснется
