Он, конечно, понимал, что может ошибаться. Он тоже иногда ошибается. В нюансах, да, но мелкие неточности в конце концов приводят к большим ошибкам. Этого, видимо, не избежать, ведь жизнь на том и построена, на мелочах, полутонах, предчувствиях, на соответствиях и несоответствиях… Метод проб и ошибок – ее метод.
Глава 19
Петас
Лис наложил ладони на дверь, после чего осторожно припал к ней щекой. Замер, прислушиваясь. Ему показалось, что он различил какое-то отдаленное гудение, низкое и расплывчатое, словно фон в радиоэфире, и ничего сверх того. Скорее всего, это кровь шумела в ушах. Дверь казалась теплой, словно не дерево составляло ее тело, а упругая плоть, внутри которой при должном внимании можно различить биение жизни. Он затаил дыхание, надеясь уловить этот скрытый пульс. Ничего и никого. Вот и отлично. На то он и рассчитывал, что все, кто должен спать в этом доме, будут спать.
Выудив двумя пальцами ключ из кармана куртки, Веня осторожно вставил его в замок. Он помнил, что замок новый и что ни разу еще его не открывал, и потому волновался, не зная, как тот себя поведет. Не заел бы, зараза. И не клацнул бы зубами, ночью ведь слышно стократ сильней. Еще он подумал про цепочку на двери, что, если она накинута, значит, все пропало. Следом промелькнула успокоительная мысль, что Марина и раньше никогда за этим не следила, возложив обязанность на него, с чего бы ей теперь стать такой внимательной и осторожной? Разве что этот, Толян. Эфалид, будь он неладен. Из-за него же, как вору в ночи, в собственный дом пробираться приходится.
Отсекая дальнейшие наплывы бесконечных мыслей, повернул ключ.
Замок, пережевывая свежую заводскую смазку, негромко чавкнул и тихо открылся. Едва толкнув дверь от себя, Лис, оправдывая прозвище, проник в квартиру через узкий проход. Дверь так и оставил приоткрытой – чтобы сделать, что задумал, он рассчитывал, не понадобится много времени, всего пару секунд.
Затаив дыхание, прислушался. Дом отозвался сонной тишиной. А какая она должна быть в третьем часу ночи? Или уже три? Вот днем тишина совсем другая, наполненная множеством сторонних звуков, просто не относящихся к сфере внимания и потому не принимающихся в расчет. Ночью совсем другое дело. Ночью молчок полный.
С кухни в коридор косым конусом падал, рассыпаясь по углам светлыми брызгами, голубоватый луч ночника, придавая реальности некое нереальное измерение. Они и раньше, при нем, оставляли светильник включенным, почему бы без него не делать так же? Что изменилось, что изменится после него?
Ничего…
Он выдохнул, снова вдохнул и повернулся к вешалке. Снял с нее шляпу Толяна, но надевать не стал. Взял свою старую сумку, сунул петас в нее, перекинул ремень через плечо и лишь тогда обернулся на выход.
Но выхода уже не было.
Лис вздрогнул от неожиданности.
– Черт! – выругался вполголоса.
Привалившись плечом к двери, отсекая возможность беспрепятственного и незаметного ухода, перед ним стояла Марина, собственно, теперь уже Мара. Босая. Наверное, поэтому Лис не слышал и не понимал, как и откуда она здесь возникла.
– Я так и знала, что ты заявишься, – процедила она презрительно. Она и смотрела темными глазами презрительно, и губы кривила так же.
Раньше Веню такое ее отношение задевало, он горячился, взрывался эмоциями, начинал спешно доказывать, что не заслуживает такого к себе отношения. Но вот что-то уже в нем изменилось, и ее презрение перестало его трогать. От слова совсем. С чего бы это? Ты сама-то что собой представляешь? Если по чесноку? Смешно даже.
Марина предстала пред пока еще мужем в накинутом на плечи распахнутом халатике, не дедероновом, шелковом, но таком же легком. Декольте у халата было сквозным, сверху донизу, и если груди были прикрыты полами, каждая своей, то, как говорят, «низ живота» чернел и щетинился шерстью – и тем же к нему презрением. Волосы на лобке Марина никогда не стригла, поэтому они у нее росли естественным образом, с боков навстречу друг другу, собираясь строго над улыбкой клокастым ирокезским гребнем. Сейчас они казались черными, но Лис знал, что на самом деле волосы у нее в паху золотисто-рыжие, словно нарезаны из медной проволоки. Вот именно, из проволоки – жесткие, колючие и непокорные. Пока продерешься сквозь них до обители нежности, исцарапаешься в кровь. Вот черт его знает почему, но Лис почувствовал, что эта демонстрация Марины снова его задевает. Самолюбие там или еще что-то, он не разобрал, да и некогда было разбираться. Усмехнувшись показательно и скабрезно, чисто внешне, однако, он растопырил пальцы правой руки и слегка пошевелил ими там, внизу, словно собирался сгрести в горсть выставленную напоказ интимную шевелюру. «Пошловато получилось, но надо же как-то поток в берегах загнать», – подумал он себе в оправдание, заодно заметив, что прежде он ни за что себе подобный жест не позволил бы. Что-то менялось – все менялось, стремительно, и он, конечно, тоже.
Реагируя на его движения, Марина отстранилась, подалась попой назад и запахнула халат.
– Руки! Что-то ты слишком смелый стал, – сказала она с вызовом. В голосе ее проявились, но быстро исчезли нотки некоторого сомнения, однако она совсем не собиралась сдавать позиций и напустилась на Лиса: – Совсем берега потерял? Сейчас вот Толика крикну!
При этих ее словах Веня невольно хмыкнул. Он не раз и прежде замечал, как подуманное только им слово или мысль тут же подхватывалось и озвучивалось Мариной. Ее этот факт всегда раздражал почему-то, но вот эта невидимая связь все еще сохранялась между ними. Хоть и Толик теперь в соседней комнате.
– Ты зачем приперся, вор ночной? Ты где ключ взял? И что это ты утащить решил? Говори, сволочь!
И все это звенящим шепотом. При последних словах
