Мы обходим защиту. Этому плану два года. Мы делали тестовые прогоны, у нас есть защитные костюмы. У нас есть яйца.
Зато мозгов нет. С вашими жизнями все в порядке, болваны.
Мы не очень тщательно замели следы. Меня арестовывают вне дома. Меня арестовывают в моей комнате. Нас допрашивают машины. Наши правители и кураторы не вступают в контакт в мясном пространстве. В конце концов мы все им рассказываем, потому что другого выбора нет. Дело всегда в «когда», а не в «если».
Нас изгоняют. Обычно «изгнание» – это эвфемизм для смерти. Тебя/нас/их выбрасывают из седьмого портала. Он выходит в открытое море.
Нам везет. Разбился самолет, обломки по всему морю. Плот. Никаких весел. Подождите.
Почему вы не помните? Что стало с вашей памятью?
Может быть, это сделали машины, андроиды, которые их допрашивали? Может, побочный эффект портала?
Я возвращаюсь в себя.
Мы отправляем американцев в лагосскую колонию. Они ничего не знают и не представляют опасности.
Я рассказываю Феми то, что думаю. Америка скрывается в искусственном пространстве, в котором есть как минимум сто пятьдесят один город, обособленный друг от друга. Гетто.
– И еще кое-что: не думаю, что в этих городах есть ксеноформы. Они нашли способ избежать заражения.
Я не получаю медали, и Роузуотер не приветствует меня как героя. Феми не делает того, что я хотел бы от нее получить и что она всегда делает в моих снах.
Глава тридцать первая. Роузуотер: 2066
Новый приказ: меня просят негласно считать с политика все, что только возможно. Я сразу решаю, что не буду этого делать. Сегодня воскресенье, так что я играю в футбол, поле находится примерно в миле от моей квартиры. Я давно этого не делал и не узнаю никого из ребят, но как только меня пускают в игру, они тут же признают мое мастерство, и вот мы уже словно дружили всю жизнь. Играем мы бойко, и это помогает отвлечься от событий последних дней. Как и ожидалось, полиция пытается разузнать у меня о Клементе и всей этой вахале [45]. Я машу удостоверением О45, и меня отпускают.
Вратарь плохо себя чувствует, поэтому я встаю на ворота. У меня ничего не получается, и я пропускаю три гола, прежде чем меня заменяют. Не знаю, сколько времени мы играем, но я выдохся и прошу передышки. Кто-то стоит у боковой линии, это женщина. Кажется, она ждет меня, не отрывая от меня взгляда. Я подхожу ближе и узнаю ее. Она старше, руки и талия заметно располнели, но ошибиться невозможно. Это Ойин Да. Ее глаза не изменились со дня нашей встречи.
– Я слышала, ты нас посетил, – говорит она.
– Да. – Я останавливаюсь в футе от нее.
– Я была в Вирджинии.
– Ты можешь попасть в Америку?
– Вирджинии 1760 года.
– Что ты делала в…
– Исследования.
– Ясно. Встретила кого-нибудь знаменитого?
– Вообще-то я видела Олаудо Эквиано [46], но у меня не получилось толком с ним поговорить перед возвращением.
– Зачем ты здесь, Ойин Да?
– Хотела посмотреть, как ты. И снова попросить тебя присоединиться к нам. Когда я узнала, что ты был в Утопия-сити, мне стало любопытно.
Я качаю головой:
– Теперь все по-другому. Я больше не увлечен тобой. Я знаю, зачем все это. Какой процент твоих клеток заменили ксеноформы?
– Шестнадцать.
– Так много?
– Да, но по массе тела я на двадцать девять процентов машина. Это не значит, что я стану участвовать в предсказанном восстании роботов, которого никогда не будет.
– Это не одно и то же.
– Мы все отчасти машины, Кааро. Твой телефон – полимер под кожей ладони. У тебя в голове чип-локатор.
– А у тебя что?
– Никакой апатии.
– Что?
– Микроэлектроды для регулировки настроения. Система микрофильтрации, чтобы восполнить жидкостный баланс в случае нехватки воды. Портативная связь с Лиджадом в левом запястье, источник резервного питания в правом…
– Ладно. Хватит.
– Важно отсутствие апатии. Правительства мира дали нам развлечение. Никому нет дела, что агрессивный инопланетный вид потихоньку замещает родные человеческие клетки. Это не важно. Людей ничего не заботит, пока работают их телевизоры и микроволновки. Мы продали себя за платное телевидение.
– То есть ты получаешь дозу тока из волшебного электрода и не чувствуешь апатии. Я понял.
– Нет, ты не понял. Они знают, Кааро. Они знали уже давно. Они этому не сопротивляются. Когда ты рассказывал своим хозяевам о Полыни, они были рады это услышать?
– Нет, они послали меня заниматься какой-то говенной политической интрижкой.
– Ясно. – Она слегка поворачивается вправо, но ее ноги остаются на месте. – У меня есть дочь.
– Рад за тебя.
– Сарказм?
– Нет, правда рад. Как ее зовут?
– Нике.
Я никогда не рассказывал ей об Оньемаихе. Странное совпадение.
– Прекрасное имя. Какая она? – Я начинаю идти, и она присоединяется ко мне.
– Упрямая. Замечательная. Бескомпромиссная. – Она улыбается, говоря это. Я не могу заставить себя спросить об отце, и это наводит меня на мысль, что, возможно, я так и не забыл ее. Но есть одна вещь, о которой я думаю уже давно и с которой, мне кажется, она может помочь.
– Пойдем со мной.
– Ойин Да…
– Или оставайся. Я должна была попытаться, должна была с тобой поговорить. Я что-нибудь придумаю.
– Я не из тех, кто спасает мир, Ойин Да.
– Нет, ты не из таких.
– Но… Но есть кое-что, с чем ты могла бы мне помочь.
Аминат сомневается. Это понятно по тому, как она переминается с ноги на ногу, шурша своим летним платьем. От этого звука мне хочется остановиться, упасть перед ней на колени и уткнуться головой между ее сильных бедер.
– Ты в этом уверен? – спрашивает она.
– Не-а. Ни капельки.
Я стою перед своим сейфом, а она – у меня за спиной, так близко, что я чувствую затылком ее дыхание. Сейф в стене, и он открыт. Никакого кода нет. Я приказываю квартире, и она открывает замок. Внутри деньги, немного лекарств – инсулин, если хотите знать. Нет, я не диабетик, но я давно уже решил, что если буду страдать неизлечимой болезнью, то лучше закончу жизнь на своих условиях. Еще – контактные линзы для связи с Нимбусом, которые были в моде несколько лет назад. Они до сих пор работают, но несколько случаев фликтенулезного конъюнктивита отвадили людей от их использования. Бронзовая маска бенинской женщины, которую я украл у отца. Это единственная краденая вещь, которую я оставил себе.
И прозрачный плотно закрытый цилиндрик, сантиметров пятнадцать высотой. Он лежит на боку, и слизь кажется неподвижной, она занимает треть емкости и напоминает водяной уровень. Я отворачиваю пробку.
Часть слизи прилипает к ней, вытягивается
