— Ну, даже не знаю. — Нельсон пожал плечами. — Может быть…
— Убийственная скука, Нельсон. Как же весь этот мир сер и безрадостен. Теперь я даже завидую окружающим. Они не задаются лишними вопросами. Они счастливы, улыбаются. Смеются. А я здесь для чего?
— Ведь ты сам учил меня не сравнивать себя с кем-либо. Как же теория аэропорта? Жизнь — это зал ожидания аэропорта, и когда люди вокруг тебя опаздывают и бегут, не обязательно бежать с ними. Может быть, они бегут на другой рейс. Зачем сравнивать себя с другими?
— О да, добрая старая теория аэропорта, — я мрачно ухмыльнулся. — Возможно, я был неправ, Нельсон. Может быть я обманывал сам себя, думая, что вижу впереди что-то интересное. Какой-то смысл. Зачем я просыпаюсь каждое утро, встаю, завязываю шнурки и выхожу на улицу? Может нужно было просто бежать вместе со всеми? Я уже забыл, когда был счастлив.
— Никогда не подумал, что ты несчастлив.
— Кому захочется снять маску и показать свою ничтожность? Но свою я устал носить. Она жмет. Жизнь стала ничем иным, как постоянным повторением, Нельсон. День Сурка. Все та же рутина — изо дня в день сплошной поток глупости и жадности. Скучно до смерти. Раньше я считал себя исследователем, путешественником, повстанцем. Шерлоком Холмсом теневых сообществ, Агатой Кристи группового поведения, Тесеем человеческой природы в поиске пути через лабиринт Минотавра. И кем оказался? Сизифом, толкающим свой камень. Как же всё бессмысленно, Нельсон!
— Но мы же выводим их на чистую воду?
— И кому это нужно? Никто же даже не понимает, что мы делаем. И на следующий день всё начинается заново. Никто ничему не учится. И снова всё та же глупость и жадность. Иногда мне удается обмануть себя и притвориться, что у всего этого есть какое-то значение, и тогда ещё как-то можно терпеть. Но делать это становится все труднее и труднее.
Он мерил мокрый асфальт шагами, уставившись себе под ноги.
— Нельсон, неужели ты не замечал, что все наши дела одинаковы? Они все срисованы под кальку. Мошенничество и паразитирование прикрыты притворством и обманом. Прости, я снимаю с тебя розовые очки. Но нельзя вечно отворачиваться. Весь этот мир — большая крысиная нора. Мир, в котором за одним притворством следует другое, и так без конца. Обман — это суть этого мира.
— Я не понимаю.
— Ну, например ты, Нельсон.
— Я!? Я обманщик и паразит!?
Он встал как вкопанный.
— Нет. Но ты экономист. Ты выпускник Гарварда. Ты потратил более десятка лет, изучая экономику, — обернувшись назад, я ждал его.
— И?
— Неужели ты не заметил ничего подозрительного? Ничего крысиного? Каких-нибудь изъянов в экономике? Ты же наблюдателен, Нельсон. Ты замечаешь детали.
— Всегда есть изъяны. Нет ничего идеального. Это неизбежно.
— Вся экономика как наука — это гигантский обман, Нельсон. И несмотря на это, миллионы студентов учат её из года в год.
— Не может этого быть. Полная ерунда. Я не согласен, — он сказал с горячностью, мотая головой из стороны в сторону.
— Послушай, какой самый главный, фундаментальный закон экономики?
— Э-э-э, — он закатил глаза. — Спрос и предложение?
— Хорошо. В чем он заключается?
— Если цена растет, спрос падает. — он скрестил руки, как бы показывая кривые спроса и предложения.
— Точно. Практически все в экономике так или иначе основывается на нем, на этом простом правиле. Убери его, и экономика как наука теряет свой смысл. Она рассыпается как карточный домик.
— Да, но этот закон работает… — сказал он несколько снисходительно.
— Есть ли у него какие-нибудь исключения? Есть ли ситуации, где закон спроса и предложения не работает?
— Ну, это просто. Товары первой необходимости.
— Например?
— Картошка. Если цена на картошку падает, люди не начинают её скупать. Они не покупают больше картошки, чем могут или хотят съесть. Так что, если цена падает, спрос не обязательно растет.
— И какая часть экономики относится к таким товарам первой необходимости?
— Ну, скажем десять процентов.
— Договорились. Мы только что определили, что десять процентов экономики не может быть описано законом спроса и предложения.
— Исключение. У всего есть исключения.
— Не спорю. Еще примеры?
— Товары роскоши. — ответил он.
— Расскажи.
— Если хочешь продать сумку Шанель, нужно установить на неё очень высокую цену, или люди не будут её страстно желать. Они просто не захотят её покупать. Для многих цена — это показатель желанности.
— И какую часть экономики занимают товары роскоши?
— Десятую? Десять процентов?
— Добавляем десять процентов и получаем двадцать.
— По-прежнему исключение.
— Другие примеры?
— Все. Это все. Других не знаю.
— А вот теперь представь, что тебе надо что-то продать какой-то компании.
— Допустим. — он кивнул.
— И у этой компании есть менеджер по закупкам. Посредник. Именно он решает какой продукт купить. Какой должна быть твоя оптимальная стратегия, чтобы продать свой товар этой компании? Что ты должен сделать, чтобы увеличить продажи?
— Что? — он пожал плечами.
— Ты должен увеличить цену. Скажем, на двадцать процентов.
— И что потом?
— Ты отдаешь половину посреднику.
— Взятка?
— Как думаешь, какой процент экономики движим взятками?
Он завертел головой.
— Ну предположи.
— Двадцать процентов?
— Если не тридцать. Ну хорошо, пусть будет двадцать. Итого уже сорок процентов — исключение. Но это не все. Теперь представь абсолютно законную взятку.
— Это как?
— Поднимаешь цену на двадцать процентов и направляешь эти деньги на рекламу. Взятка, но прямая. Ты подкупаешь конечного пользователя напрямую. В посреднике больше нет необходимости. Растет цена, а за ней и спрос. Что скажешь, по-прежнему исключение? Сколько компаний используют рекламу, чтобы увеличить продажи?
— Но так не может быть! Ты утверждаешь, что закон спроса и предложения не работает? Как такое может быть?
— Нельсон, посмотри на рынок акций. Самый большой рынок из всех. Что происходит, когда стоимость акций растет?
— Больше людей хотят их купить… Да-а-а…
— И что происходит, когда цена падает? Ты помнишь последний биржевой крах?
— Все пытаются продать…
Молча мы пересекли старый каменный мост.
— И это лишь один из примеров. Всего лишь один экономический закон. — сказал я. — То же самое повторяется раз за разом практически во всех остальных законах экономики.
— Экономика не работает?
— Это лженаука. Чистый обман.
— Но как?… Не может это всё быть обманом. — сказал он, яростно завертев головой.
— Может. Ты знаешь почему? Потому что большинство экономистов — это математики-неудачники… Какой традиционный путь карьерного роста для них? Лишь пара математиков станут известными. Один или два, ну может быть три — не более — математиков в каждом поколении станут известными, станут новыми Перельманами. И каждый год все сотни тысяч математиков с ещё пахнущими типографской краской дипломами, осознают, что им не войти в эту тройку избранных. Что остается? Кстати, а какая у тебя изначально была специализация? Я забыл.
— Математика, — пробурчал он.
— Ну так вот скажи, что остается делать математикам-неудачникам, вроде тебя?
— Стать либо программистом, либо банкиром, либо экономистом, — он опустил голову.
— Ага! И когда они смиряются с правдой, обычно курсе на третьем — четвертом, то в другом конце здания
