По этому поводу гетман Ружинский заявил на тушинской Думе:
— Мы, Панове, должны быть твёрдыми и знать: москаль подчиняется только силе, а посему надо слать загоны. Эскадроны гусар доставят нам всё, что потребуем. Без жалости казнить холопов.
Шаховской прервал Ружинского:
— Князь Роман забывает, злить русского мужика опасно.
— О дьявол, разве у нас не найдётся верёвок?
Лжедимитрий прервал:
— Мы отправим в Ярославль нашего стряпчего, дабы у гостей и иных людей торговых лавки с товарами опечатал да контроль за денежным сбором и натурой учинил. А старосте усвятскому Яну Сапеге не топтаться бы под монастырём, монахов обратав, а Вологду взять. Нам известно: на вологодской пристани амбары ломятся от всяких товаров. Из Сибири навезли шкур соболиных, лисиц чёрных и иного зверья.
Паны покидали палату толпой. Ружинский говорил громко:
— Я, Панове, всегда знал о богатстве Московии, но такого не представлял. О, что будет в Москве! Нет, ясно вельможные Панове, мы вернёмся в Речь Посполитую, и в наших больших карманах будет звенеть злато, и тогда круль... да что там круль, сам чёрт нам сват.
В самом начале зимы, когда снег ещё не укрыл землю, услышали в лавре: ляхи к угловой башне подкоп ведут! Вызвались охотники на ночную вылазку, прокрались вдоль стены. Так и есть, от леса копают. Присмотрелись: два караульных похрапывают. Подкрались, оглушили. Акинфиев с Берсенем втащили бочонки с порохом, подожгли фитиль и, пока он тлел, успели укрыться под своды монастырских ворот.
Грохнул взрыв, и высоко взметнулось пламя, столб земли и брёвна. Тут же из лавры выбежала сотня стрельцов, ударила по вражескому обозу...
Только к рассвету унялся переполох в стане Сапеги, а стрельцы вернулись в лавру, угнав несколько телег, груженных разным припасом.
Всю зиму к лавре волокли тяжёлые осадные пушки, на широких санях-розвальнях подвозили пороховое зелье, ядра огненные, взрывные и железные. Огромными зевами устрашающие орудия — петарды — нацелились на лавру. Под самыми стенами носились, горяча коней, гусары с металлическими крылышками, вызывающе насмехались:
— Что, холопы, хороший гостинец мы вам припасли?
Из Тушина в Москву пробрался Яков Розан и средь бела дня с письмом Ружинского явился к Голицыну, чем не на шутку перепугал князя Василия Васильевича. Грамоту Голицын взял, а Розана велел гнать со двора, а будет вдругорядь лезть, вытолкать взашей.
От Голицына Яков отправился к Ляпунову.
Прокопий о Розане и думать позабыл, а он сызнова объявился. Приплёлся в полдень, на пороге остановился, что сморчок скрючился.
Ляпунов брови поднял:
— Отчего ты, Яшка, телом сдал и рыло перекосило? Аль жизнь горька, либо от царского стола не перепадает? Я мыслил, с тебя уже черти на том свете допрос снимают.
— Плохо встречаешь, Прокопий Петрович.
— А с чего бы мне тебя чествовать? Аль запамятовал: незван гость хуже татарина. Чать, новое письмо от самозванца приволок? И как это тебя ещё не изловили?
— Окстись, Прокопий Петрович, — Розан испуганно перекрестился, — к тебе пробирался, душа от страха в пятки ушла. А письмо тебе и Захару Петровичу и впрямь, да только не от государя, а от князя Шаховского.
— Ну-тка подай, о чём там князь пишет? Ты же, Яшка, сходи на поварню, стряпуха покормит, а я тем часом письмо прочитаю и ответ тебе дам.
Едва Роман удалился, как Ляпунов позвал Никишку:
— Мотнись за Захаром, пусть немедля поспешает.
Захар не заставил ждать:
— Стряслось чего, Прокопий?
— Письмо от Шаховского, чти.
Захар лист развернул, прочитал медленно. Когда же добрался до слов об обидах, какие они, Ляпуновы, от Шуйского терпят, дважды перечитал: «...Поди помните, как служили одному делу, против Васьки Шуйского... Много зла чинил он мне и вам. Вместо чести, какую вы заслужили, его спасая, он вас под защиту не взял, и оттого ваши деревни обезлюдели... Зову я вас, дворяне именитые, за Ваську не стоять...»
Отложил Захар письмо, посмотрел на брата:
— Как ответствовать будем?
— Мыслю, к самозванцу мы не пристанем, но буде возможно, и Шуйскому не слуги. О новом государе думать надобно.
— Скопина бы.
Прокопий усмехнулся:
— Твоими устами, брат, мёд пить. О том и я поговариваю. Да захочет ли князь Михайло?
— Уломать надобно.
— Попытаемся, когда из Новгорода воротится.
По Москве, особливо в стрелецких слободах, подмётные письма гуляли. Недоброжелатели Шуйского злорадствовали, прочили в государи кто Василия Васильевича Голицына, кто астраханского воеводу Фёдора Ивановича Шереметева, а чаще всего поминали имя Михаилы Скопина-Шуйского...
На Плющихе, в кабаке, гулящая жёнка Матрёна похвалялась во хмелю, что у её Игнашки деньги завелись. Услышал то кабацкий ярыжка, мигом жёнку к ответу поволок. Матрёна враз протрезвела, а когда за ней дверь пыточной захлопнулась и она увидела, как палач огонь раздувает, медвежья хворобь одолела и, ничего не утаив, всё рассказала; и как к ним с той стороны, из Тушина, Яков Розан хаживал, чему Игнашку научал...
Дьяк головой качает, приговаривает:
— Жидка, жёнка, на расправу, жидка.
Однако катовать повременил. Брезгливо выпятив губу, указал на Матрёнин след:
— Подотри за собой пол да своди пристава в Замоскворечье, где изба твоя...
На торгу, у самой стены кремлёвской, засекли батогами захудалого, ледащего мужичка Игнашку за письма воровские, какие он стрельцам подмётывал...
Прикатил в Ярославль стряпчий Путала Рязанов и, памятуя наказ государя Димитрия, приступил к делу строго. Не замедля опечатал торговые склады, обложил городской люд денежным налогом. Взроптал люд.
А по ярославской земле и всему Замосковью разъехались сборщики, карали укрывающихся от повинностей. Поборы на тушинского царя и на панов вельможных, на прокорм его войска вызывали повсеместное возмущение. Мужики собирались в ватаги, уходили в Вологду и дальше, в Каргополь. Но чаще через Бежецк либо Вышний Волочёк пробирались в Новгород, вступали в ополчение к Скопину-Шуйскому... Приходили к князю Михаиле с жалобами: невмоготу жить под царём Димитрием, какой дал волю иноземцам, а те обиды народу российскому чинят...
Зима завалила снегом монастырские кельи и постройки, засыпала вражеский стан. С утра, когда молчали пушки, монахи и мужики отбрасывали снег, кололи дрова, носили в поварню воду, затем шли
