Смоленская летопись хранит скудные сведения о начальной истории города. Первые упоминания относятся ещё к XI веку. Будто селились выше Смядыни первые русичи, поставили деревянную крепостицу, имелся у них князь с дружиной, здесь и торгу начало...
Смоленск — предмет давних споров между князьями московскими и королями польскими. Зарятся короли на Смоленск, не желают признать право Москвы на смоленские земли. Вот и ныне прискакали с польского рубежа сторожа с вестью тревожной: ведёт король на Русь коронное войско. Куда пойдёт: к тушинскому ли вору либо Смоленск взять попытается?
Смоленск к осаде готов, укреплён достаточно, огневого наряда, что на стенах, хватит сдержать недругов.
Припомнил воевода утренний разговор с женой. Когда от стола отошли дочь-подросток и малолетний сын, Шеин сказал:
— Отправить бы тебя, Настёна, с детьми в Москву, да и там не безопасней.
Настёна ответила категорично:
— Как все, так и мы, боярин Михайло Борисович. Что Бог пошлёт.
— А ниспослал Он нам, Настёна, испытание суровое.
— Аль впервой, Михайло Борисович?
— И то так. Повидали смуту холопскую, от Болотникова насилу животы сберегли.
Боярыня Настёна сидела на лавке белым-бела, лик иконописный. Вздохнула:
— Господь не без милости, может, минет гроза.
— Нет, Настёна, чую душой и разумом понимаю: ляхи Смоленска алчут. Сколь веков им владели. Покуда Москва город воротила, много российского воинства положили под его стенами великие князья московские Иван и Василий...
И снова Шеин повёл взглядом окрест, подумал: «Двести пятьдесят пушек у Смоленска да пять тысяч стрельцов, но вот беда: огневого припаса и хлебного недостаточно. А на помощь Москвы расчёта нет, хоть бы сама от самозванца убереглась».
Вчерашним вечером собрал воевода стрелецких голов и городских выборных, все в один голос: боронить Смоленск до последнего, ворота Жигмунду не открывать. На том епископ смоленский всех благословил.
Поравнявшись с толпой, Шеин велел остановить возок, послушал, чем юродивый народ привлёк. Так и есть, стращает народ. Велеть бы Кузю в пыточную да под батоги, да на Руси блаженных Бог хранит.
Сплюнул боярин Михайло Борисович, велел вознице трогать. Гремя коваными колёсами по бревенчатой мостовой, возок покатил в кремль, к просторным воеводским хоромам.
В листопад-месяц коронное войско подступило к Смоленску. Тревожно загудели колокола. Высыпал народ на крепостные стены, охают: экая силища припёрла. Прислал Сигизмунд послов, велел открыть ворота, грозя проучить ослушников.
В воеводской избе, где Шеин повседневно вершил свои дела, собрались старейшие люди города, воевода с архиепископом Сергием и князь Горчаков, главный над всеми стрельцами, позвали и стрелецких голов, дабы сообща дать королю ответ.
Шеин спросил архиепископа:
— Как решим, владыка?
— Именем Спасителя нашего, не покоримся! — прогудел архиепископ.
— А вы, выборные города Смоленска? Вашими устами народ смоленский отвечает!
— Не впустим Жигмунда!
Повернулся Шеин к Горчакову и стрелецким головам:
— Слышите, воины, голос Церкви и люда?
— Мы государем посланы город боронить и стоять будем, покуда живы, — ответили стрелецкие начальники.
— На том крест целовать, — сказал Шеин, и всем миром отправились в собор.
Тут же и ответ королю сочинили: «Мы в храме Богоматери дали обет не изменять государю нашему, Василию Иоанновичу, а тебе, королю, и твоим панам не раболепствовать вовеки...»
Послам королевским Шеин добавил изустно:
— Мы гордыни не несём, но и чести российской не уроним...
Той же ночью заполыхали многие избы и дома посада, укрылся люд за крепостными стенами. Разбили ляхи и литва стан на самом берегу Днепра, между монастырями Троицким, Спасским и Борисоглебским. У кручи казаки свой табор возами огородили. Королевские пушкари батарей возвели, смотрят зевы орудий на стены и башни города. А на взгорочке поставили шляхтичи королевский шатёр, просторный, шитый серебряной нитью.
Разлилось людское море по правобережью. Полощет ветер хоругви и хвостатые казачьи бунчуки, а у королевского шатра золотится стяг Сигизмунда. Весело играет музыка, дымятся походные кухни. Поят казаки и гусары коней в днепровской воде, гомон и крики далеко слышатся.
Вторую неделю в Польском стане стучали топоры, вязали лестницы и щиты, готовились к приступу.
По деревянной скрипучей лестнице Шеин поднялся на верхний ярус сторожевой башни. Через прорези бойниц вольно гулял сквозняк, рвал полы плаща, теребил бороду. За спиной Шеина стрелецкий голова проворчал:
— Незваные гости. Вишь, петушатся. Ну да бог не выдаст — свинья не съест.
— Караулы усиль, Сидоркин, да пушкарям от пушек не отлучаться. Повелеть бабам костры жечь и воду кипятить. А стрельцов наизготове держите. Со дня на день на приступ полезут, вражьи дети.
— Стрельцы, Михайло Борисович, и ночами кафтаны и сапоги не стягивают, одемши и в постель укладываются.
— Они своё отоспались со стрельчихами, отмиловались, нынче службу исполнять час настал.
Навалившись животом на каменный выступ, Шеин свесил голову. Лежал долго, потом поднялся, глянул в глаза стрелецкому голове:
— Говоришь, гости незваные? Так мы их так и потчевать станем. А посему надо нам, Сидоркин, наизготове быть, дабы недруги нас врасплох не застали.
Смоленск пробудился в тревоге. Печально отзвонили колокола к заутрене. На той стороне Днепра, за дальним лесом, догорала заря, багряная, холодная. Порывистый ветер гнал тёмную волну, будоражил воду.
Рассвет коронный гетман Жолкевский встретил в седле. В сопровождении десятка гусар он в который раз объезжал смоленские укрепления. Через зрительную трубу всматривался в городские стены и башни, рвы и палисады, В зелени деревьев и кустарников — пепелища пожарищ, редкие уцелевшие домики посада. Высятся за стенами церковные купола. Жолкевскому известно о городе всё: и сколько стрельцов, и где какая толщина стен, как называют башни и сколько орудий в Смоленске. Задолго выведал гетман.
Миновав огневой наряд, Станислав Жолкевский направил коня к угловой башне. Ещё
