Из-за леса выскользнул край солнца, брызнуло лучами на золото куполов и крестов. Зрительная труба выхватывала то один кусок стены, то другой: прорези бойниц, пушки, кованые ворота. Чуть задержался взгляд на Грановитой башне и тут же уполз...
Нет, нелегко будет овладеть Смоленском. Слова Сигизмунда вспомнил, когда пересекли рубеж. Он сказал Вишневецкому:
— Князь Адам, царь Димитрий, взяв в жёны пани Марину, обещал вашему тестю Смоленск. Я позволяю вам первому вступить в город...
Жолкевский поморщился, ум опытного воеводы подсказывал: Смоленск надолго прикуёт коронное войско. Пока тепло, куда ни шло, но в метель и морозы? Король с канцлером отсидятся в Варшаве, а ему, коронному, оставят все ратные заботы...
Со стены пальнуло орудие, закучерявилось белёсое пороховое облачко, и, взрыхлив землю, неподалёку от Жолкевского упало ядро, закружилось. Коронный гетман повернул коня, поскакал к королевскому шатру.
Блёклый рассвет проник в избу. Андрейка приподнял голову, прислушался. Варварушка и Дарья ещё спали. Стараясь не шуметь, спустился с полатей, вышел во двор. Небо очистилось от звёзд, начиналось тёплое утро, хотя и минула первая неделя осени. Лист на дереве висел всё ещё зелёный, сочный. Набрав сена и подложив коню и корове, Андрейка сел на старый пенёк, подумал, что сегодня надобно заняться крышей, подправить стропила и перекрыть свежей соломой: старая от дождей и времени почернела, сгнила.
Деревня, где прижился Андрейка, в пять дворов и малолюдна, мужиков с ним всего трое: он, дед Кныш и кривой Пантелей. Дворы жердями обнесены от дикого зверя — в огородах шалят.
Шестнадцатое лето Андрейке, но горя помыкал — иному на жизнь хватит, но Бог послал ему в радость Варварушку. С ней хозяином себя почувствовал. Всей деревней, сообща, они жали рожь, вязали её в снопы, ставили в суслоны. Рожь уродилась славная, пахучая. По спелой ржи доцветали кровяные маки, синели, ровно глаза у Варварушки, васильки.
Несколько дней назад снопы свезли на гумно и обмолотили. Глухо стучали над деревней цепа и висела колючая пыль. Было весело и радостно.
Трудно достался Андрейке первый хлеб. Болела с непривычки спина, усталость валила с ног. Впервые вкусил Андрейка от нелёгкой крестьянской доли, но не разочаровался, появилось удовлетворение, чувство собственной значимости и самоутверждения.
По подсчётам Дарьи, зерна им должно хватить до нового урожая и молоко будет, зима не страшна. А как выберут время, заготовят ягоды, грибы.
И Андрейка в который раз подумал: «Хорошо, что остался в деревне: и жена добрая, и нет нужды по миру скитаться...»
Астраханцы шли левобережьем Волги, усмиряя непокорных инородцев, силой приводили их к присяге царю Василию. Для устрашения вершили скорый суд и расправу... За Васильсурском повстречали орду Варкадина. Картечью и дробью рассеяли стрельцы черемисов, а дворянская конница прижала бегущих к Волге. Рубили черемисов беспощадно, тех, кто искал спасения, стреляли и в реке топили.
Опережая астраханцев, неслась по Поволжью чёрная молва, и, угоняя табуны, поспешно снимая юрты, откочёвывали в места более безопасные поволжские народы.
Два Стрелецких приказа Шереметев послал в Нижний Новгород, а сам ещё задержался в Казани: приводил к покорности казанских татар. Не успел завершить, как снова поднялись на смуту черемисы, послали в Тушино к самозванцу просить взять их под свою защиту.
Спешно переправившись на правый берег Волги, князь Фёдор Иванович Шереметев кинулся к Чебоксарам.
Как ни торопил Скопин-Шуйский воевод, но громоздкое войско, обрастая в пути новыми отрядами, продвигалось к Москве медленно. В Твери неожиданно взроптали шведы. Князь Михайло ко сну изготовился, когда, звеня доспехами, в горницу ввалился предводитель свеев Делагарди.
Скопин удивлённо поднял глаза:
— Аль случилось чего?
— Рыцари требуют денег, — сказал Якоб. — Пока не получат, воевать отказываются.
У князя от гнева лицо потемнело. О ропоте свеев Скопину-Шуйскому уже донесли, но чтобы вот так взбунтоваться!
— Свей, получат расчёт, когда разобьют самозванца и очистят московскую землю от воров.
Делагарди возразил:
— Без денег рыцари не двинутся к Москве. Они не хотят быть обманутыми. Либо здесь, либо нигде, и тогда рыцари возвращаются обратно.
И удалился. А князь Михайло задумался. Он, конечно, уведомит Василия, но казна пуста с той поры, когда самозванец обложил Москву. И Скопин-Шуйский решил слать гонцов на Белое море в Соловецкий монастырь и в монастыри Великого Устюга — поклониться, дабы прислали деньга.
Усмирив черемисов и разорив их становища, князь Шереметев вступил в Нижний Новгород. От перевоза в гору поднимались стрельцы, за ними казаки атаманов Микулина и Износкова, прогарцевали арзамасские дворяне со своим предводителем Фёдором Левашевым. Громыхая по бревенчатой мостовой, сытые упряжки тащили разного боя пушки, шла утомлённая длинным переходом орудийная прислуга, шагали отряды даточных людей, катился обоз.
Впереди астраханского войска, подставив волжскому ветру бороду, ехал сам воевода. Под князем конь идёт иноходью, легко несёт крупного хозяина. Шереметев кафтан расстегнул, под ним броня синевой отливает — добрая защита от стрелы и сабли, да и от пули спасение.
Владыка с синклитом и воевода Алябьев встретили астраханцев за воротами, у переправы. Толпы народа расступились, очищая дорогу. Наконец-то избавили Нижний Новгород от орд, не раз подступавших к городским стенам. Радовались купцы нижегородские: усмирят воров, и откроется волжский торговый путь в земли восточные. А оттуда потянутся караваны морем Хвалынским и вверх по Волге с разными товарами дивными, шелками и оружием, пряностями ароматными и украшениями из золота и серебра...
Звонили колокола соборного храма Благовещенского монастыря. Им вторили Архангельский, кремлёвский собор. Слаженно выводили церкви в слободах Катыре и Печерской, Гордеевке и иных сёлах. Торжественно и велеречиво плыл колокольный звон над Волгой и Окой, стлался по луговинам и лесным падям, зависал на поросших кустарником холмах, цеплялся за ветвистые деревья.
Спешившись, Шереметев велел полковым головам и казачьим атаманам устроить отдых ратникам да протопить бани, какие во множестве лепились к реке, а сам направился в кремль, в хоромы нижегородского воеводы.
Неожиданно заявился к Филарету Лжедимитрий, в парчовом кафтане длиннополом, в шапке из серебристых соболей, в мягких сапогах красного сафьяна. Бесшумно прошёл к налою, сел на низкую скамью.
— К тебе, владыка. Дивишься, к чему? — Послюнив пальцы, снял нагар со свечи, глянул на Филарета.
Митрополит молчал. Самозванец снова заговорил:
