Великим послам российским отправиться к королю Сигизмунду и бить челом, да креститься Владиславу в веру греческую»...
Поставили коронный гетман и Мстиславский печати, разъехались...
Прочитал Сигизмунд условия договора, разгневался:
— Вельможный канцлер Лев, мы не согласны на условия московитов. Пусть позовут москаля Андронова, он повезёт мою грамоту Жолкевскому. Он должен вступить в Москву и привести к присяге мне и королевичу бояр и чиновных людей. Отныне я стану именоваться королём Речи Посполитой и царём российским...
Получил Жолкевский королевское распоряжение, возмутился:
— Круль намерился стать царём московитов? Но москали не подданные Речи Посполитой. О Езус Мария, у нашего круля нема разума...
Розовощёкий, белокурый гетман Гонсевский, пряча отвисший бритый подбородок в расшитый серебряной нитью ворот кунтуша, мысленно согласился с коронным.
— Дьявол побери, — бранился Жолкевский, порушив конвенцию, мы потеряем Московию. Але москали захотят иметь ревностного католика Сигизмунда своим царём? Они согласны на Владислава Круль не трон получит, а войну, недруга Речи Посполитой. Нет, вельможный гетман Александр, мы не скажем московитам королевской воли, не порушим конвенций.
Слухом земля полнится.
Едва бояре подписали конвенции, как князь Засекин, в сумятице, кому служить, у самозванца побывал, рассказал, о чём Мстиславский с Жолкевским уладились.
Обратной дорогой Засекин едва от ватажников отбился, спас быстрый конь.
Уехал князь от Лжедимитрия, а тот немедля нарядил к коронному атамана Заруцкого. Посулил самозванец словом царя Димитрия выдать Сигизмунду из российской казны триста тысяч рублей да сто тысяч Владиславу, а Речи Посполитой платить в течение десяти лет по триста тысяч. Щедр самозванец за российский счёт!
А ещё обещал Лжедимитрий завоевать для Речи Посполитой Ливонию у Швеции и не держаться за Северскую землю, что означало отдать королю Смоленск с порубежными городами. Ещё ни один великий князь московский, тем паче государь российский, не изъявлял такой вассальной покорности, на какую готов был самозванец, дабы сесть на престол.
Станислав Жолкевский Заруцкого принял, но ответом Лжедимитрия не обнадёжил:
— Егда круль пошлёт к царику послов, они и отповедают волю Сигизмунда, я ничего не обещаю...
От имени короля побывал у самозванца гетман Гонсевский. Лжедимитрия с Мариной он застал в монастыре Николы на Угреше.
Королевского посла ввели в полутёмную монастырскую трапезную. Лжедимитрий сидел в кресле архимандрита, а по правую и левую руку от него стояли Трубецкой, Заруцкий, Шаховской, Сапега и другие воеводы и атаманы.
А накануне Гонсевский передал Сапеге письмо канцлера, сказав при том:
— Московия есть царство от Речи Посполитой, и тебе, Ян Пётр, не с цариком быть, а с коронным.
Сапега отшутился:
— Мои хоругви, вельможный пан Александр, на половине дороги между коронным и цариком...
— Вельможный гетман, — спросил Лжедимитрий, — здрав ли король?
Гонсевский надменно посмотрел на самозванца:
— Круль в здравии, и тебе бы прибыть к нему со смирением, а за то обещано тебе в удел Гродно либо Самбор.
Приближённые самозванца на Димитрия смотрят: дерзко говорит посол. Вспылил Матвей Верёвкин:
— Не милостью Жигмунда царствую я, а правом родительским. По мне же милее изба крестьянская, нежели хоромы круля. О том и передай своему крулю.
Гонсевский попятился. Из двери, что вела из трапезной в поварню, выбежала Марина с искажённым от гнева лицом:
— Вельможный пан Александр, разве ты холоп круля, что лаешь на царя Димитрия? Круль мовит: Речь Посполитая в поединении с Московией. Так отчего круль мир порушил и войной пошёл? Альбо Сигизмунд не мае шляхетского гонора?
Гонсевский, пятясь к двери, бранился:
— Я шляхтич, холера ясна!
А Мнишек, наседая, бросала зло:
— Чуешь, пан Александр, цо я мовю, венчанная на царство московское? Поведай крулю, нехай уступит царю Димитрию Краков, а в знак милости возьмёт от него Варшаву.
Последнее Марина выкрикнула уже вслед выходившему из трапезной Гонсевскому.
Шаховской с Трубецким переглянулись: не ждали такого от Марины, а Заруцкий воскликнул:
— Я слышу речь государыни!
Сапега поднял палец:
— Цо есть царица, вельможный пан Иван!
Над Звенигородом давно спустилась ночь, а жизнь в стане коронного гетмана не стихала. Шумно и весело в таборе маркитанток. Часть этого бойкого племени, оторвавшись от своих подруг, осевших в королевском лагере под Смоленском, перекочевала к Звенигороду. Добрались, пренебрегая опасностями, разбили свой цветастый табор. Выпрягли, стреножили коней, подняли оглобли и дышла фургонов, и развернулась бойкая торговля.
Потянулись в табор паны с добычей. Днём здесь всё напоминало ярмарку, горластую, зазывную, а ночами горели костры, играла музыка, паны бражничали и веселились с беспутными и щедрыми на ласки бабёнками, расплачиваясь за всё всякой добытой рухлядью.
Случалось, наезжали к маркитанткам шляхтичи из отряда старосты усвятского Сапеги, поднималась стрельба, паны хватались за сабли, визг и злая брань висели над Звенигородом.
Вспоминая молодость, заходил в табор и коронный. Едва появлялся, как навстречу устремлялась самая проворная красавица со стульчиком и жбаном вина. Выпьет Жолкевский, посадит молодку на колени и, поцеловав, сетуя на годы, удаляется, усмехаясь в усы. Ему ли, чья жизнь прошла в седле, удивляться бродячему маркитантскому табору. Без него войско отяготится добычей и потеряет боеспособность и маневренность...
Коронный торопил время. Он рвался в Москву, пока боярам не стало известно о замысле Сигизмунда. Но прежде чем войти в город, Жолкевский должен отбросить от Москвы самозванца и исполнить королевский наказ — привести в повиновение Сапегу.
Станислав Жолкевский ждал, когда Москва пошлёт стрельцов на самозванца, — тогда заиграют походные трубы и гусары коронного оседлают коней.
Всю ночь лил дождь, и земля уже не принимала влаги. Андрейка слышал, как она плакала, будто малое дитя, всхлипывала и пищала. Где-то далеко поблескивала молния и глухо рокотал гром.
Не спала, ворочалась Варварушка. Спустив ноги с полатей, Андрейка спрыгнул на мазанный глиной пол, вышел в тёмные сени, открыл дверь. Пахнуло свежестью, по лицу секанули косые струи. Андрейка прислушался. Шумел дождь, шелестела Отяжелевшая листва, а за деревней недовольно ворчала выползшая из берегов река. В такую пору она бурлила и вертела на ямах, а в её мути неслись коряги и разный хворост.
К утру небо очистилось, установилась ясная погода, и поднявшееся солнце заиграло многоцветно, выгрело.
К обеду Андрейка, взяв берестяной
