В своей комнате я обнаруживаю енотов, роющихся в шкафу. Оказывается, это визит М., на который разложилась доставка продуктов: биокванты, образовывающие реальность, часто в зависимости от ситуации складываются в различные ее составляющие, чтобы было проще. Заметив меня, еноты запрыгивают друг на друга, образовывая что-то вроде смутной тени с пластикой настоящего, живого 23-летнего М., которым я его помню. Умершего 31-летнего я представить себе не могу, мы с тех пор почти не общались, только изредка «лайкали» фото друг друга в соцсетях. О своей смерти М. почти ничего не может рассказать, потому что со мной ему вечно 23. Навещает меня он, потому что влюблен (в 23 он был в меня влюблен). Я слышала, что, когда он навещает тех, с которыми случайно один раз, это так и оформлено всякий раз – он неожиданно стучится в их комнату среди ночи и говорит, что заблудился, интересуясь, нет ли у них свободной кровати переночевать, интернет не работает, airbnb предал, гостиницы отказали, суровая ночь вступает в свои права и надо бы что-то придумать, привет. Все честно, никаких сюрпризов. Один раз он был пятьюстами улитками – самый жуткий вариант для one night stand.
Когда к одной из нас приезжает М., он не замечает остальных – видит только ту, к которой приехал, и существует только в той реальности, которую они когда-то вдвоем разделяли – день ли, год ли, на всю жизнь и в общий гроб ли. Остальные обычно готовят что-то на кухне, слушают музыку, ведут записи для Управления и читают их, хохоча, друг другу. Мясо, обвалянное в бледной, как покойничья пудра, муке и оставленное без присмотра, тихо пошлепывая, как в фильмах Яна Шванкмайера, слепляется в скульптуру Лаокоона и его сыновей (на сыновей не хватает мяса, поэтому сыновьями становится кефир, который Оля легкомысленно забыла закрутить – хотя нас за легкомысленность штрафуют). Кто-то из нас, видимо, вчера шутил про Лаокоона, но уже не вспомнить кто. На крыльце крольчата складываются в букву Х. – Ксения, это Ксения. Если бы у нового мира было имя, он был бы Ксения.
Каждой из нас М. что-нибудь рассказывает – в основном истории о своей жизни, размытые, как у всех, воспоминания о детстве. Мы все записываем, потом из Управления иногда приезжает машина без людей, управляемая чем попало (как-то водительская кабинка грузовичка оказалась целиком заполнена устрицами без панциря), и мы отдаем им записи. Раньше приезжали люди, но не сейчас. Видимо, им удалось подчинить себе хотя бы часть вируса. Видимо, это сотрудничество. Скоро все наладится.
Кормят нас хорошо, но с кофе беда. Пора бы уже придумать что-то с неживыми продуктами. Живые продукты – это катастрофа. Никакого живого йогурта, просим мы. Мы против живого кефира. Мы ненавидим молочнокислые бактерии. Чайный гриб, который стоит у нас на окне, – для коммуникации с семьями.
Мы почти никогда не обсуждаем между собой М. У некоторых из нас есть мужья и дети, поэтому тем более неудобно. Мужья не ревнуют, им все объяснили, к тому же М. бесплотен, хотя лебедем однажды прилетал, впрочем, к Лизе-Марии, которая была его последней девушкой (она единственная, которая прорыдала несколько ночей подряд, узнав о его гибели, – и еще больше ночей, когда узнала о том, что случилось с ним уже после), – она не сказала нам, что там было, но запястья у нее были так исцарапаны, словно лебедь прилетал с наручниками из репейника и за что-то ее наказывал. Лебедь всегда найдет, за что наказать человека.
Каждая из нас знает своего, отдельного М. – все приходящие к нам по очереди М. беспамятны на все, что находится вне поля их личной истории отношений с визитируемой. Это дает нам возможность не делиться информацией и не ревновать (некоторые из нас до сих пор тайно влюблены в М.).
Только я одна знаю и помню про М. важное и скрываю от Управления некоторые вещи, которые он мне сообщает (возможно, это потому, что мы были достаточно близки в те пылкие 6 месяцев: поездки в Питер и Будапешт, концерт The Cure в Мюнхене, те шестидневные выходные на даче под Смолевичами). Я знаю с его слов, что они приедут и убьют нас всех, как только это закончится – эксперимент? исследование? визиты М. и ничего более? У нас слишком много информации. Мы сами теперь информация и намерение ее распространить. Мы вместе с беспамятными сгустками эпизодического М. – лучшая информация о том, что может случиться с нами в ближайшем будущем. И если мы хотим выжить, нам нужно перестать быть этой информацией.
Нынешняя ночь оказывается богатой на информацию, которой нужно перестать быть. В те моменты, когда вирус в нем желает поговорить о вирусе, М. сообщает, что подчиняться вирус может не только Управлению и я могу организовать с ним что-то вроде коалиции. Вирус может складываться в разумные и неразумные колонии, теперь все может складываться, даже не имеющее разума, главное – намерение, сообщил М. еще во время первого визита, и его блестящие глаза (в тот раз М. принесли мне мелкие водные микроорганизмы, полупрозрачный серебряный планктон) искрили заговорщическим электричеством, от которого я немного тоже загорелась, скажем честно.
М. предлагает мне сбежать, но я не знаю, куда бежать, потому что теперь многие живые организмы складываются в системы слежки и передачи информации, я так понимаю, что все больше из них сотрудничает с Управлением, если даже молочные бактерии теперь с ним иногда сотрудничают. Именно поэтому Управление продолжает упрямо присылать нам живой йогурт – вероятнее всего, наблюдение за нами ведется именно посредством йогурта. Йогурт не очень умен – часто формует собой подзорную трубу, перископ, бабушкины очки или винтажную видеокамеру. Лучше бы он просто лежал в банке и подслушивал. Видеокамеру не всегда просто смешать с гранолой и бананом.
С другой стороны, не очень понятно, как выходить в мир, если мы не можем уяснить, как
