— Что ж это за работа такая? — бурчит тихо Трой, а я вздрагиваю. С того самого момента в тире, когда всё полетело к черту, даже когда мы почти что живем вместе, я не слышал ни вопроса о своей работе. И даже когда Трой открыл шкаф и увидел на одной из полок гильзу от пули, которую я, кажется, оставил там по неосторожности, он промолчал.
— Ну, — я провожу руками по лицу, тру глаза, потому что они начинают болеть от долгого просматривания новостей в интернете. — Это что-то типа охранной фирмы. И дабы не выдать своего места нахождения, подробностей своей жизни, мы не регистрируемся нигде, не выкладываем фото, где видно лицо и так далее.
— Как спец. агенты какие-то, — говорит Трой, не глядя на меня. Как будто догадывается, кто я на самом деле. Я застываю от мысли. А что если он нашел ту коробку? — Да ладно, правда что ли?
Он отпивает горячий кофе, морщит нос (явно обжег язык) и, видя моё озадаченное и немного ошарашенное выражение лица, смеется.
— А если серьезно, то почему бы не выкладывать фотографии, которые ты делаешь? — парень крутит телефоном, явно намекая мне на «Instagram». — Ты же круто фотографируешь!
Он указывает той же рукой, в которой зажат смартфон, на стену, где у меня весят фотографии. Посередине, как я и хотел, висит его фото. Портрет, на котором можно прекрасно рассмотреть каждую ресничку, родимое пятнышко на левой скуле, яркие с бликами улыбки глаза.
— Я сейчас почти забросил это дело, — пожимаю плечами. С сентября месяца я выбирался фотографировать от силы раза четыре, хотя раньше делал это почти каждый день.
Трой пододвигается ко мне, отставляя кофе на столик рядом с лэптопом. По глазам вижу, что парень что-то замышляет, но что — не могу понять. Потом он резко целует меня, обнимая одной рукой за шею. Я слышу щелчок, и сквозь поцелуй Трой начинает смеяться. Он отстраняется от меня, продолжая обнимать, и с невинным лицом говорит:
— И никто не поймет, что это ты.
На фотографии, которую парень тут же выкладывает, видно лишь как какой-то парень с растрепанными волосами (не дружу с расческой по выходным дням) и парень с кучеряшками целуются. Я хочу возмутиться, мол, как на это вообще отреагируют, как Трой, затихнув, резко вскакивает и выдает:
— Мама поставила «Like»!
Не успеваю я даже рта открыть, как следом звучит:
— И папа…
— Что? — наверно, впервые в жизни мне было настолько страшно перед чьим-то отцом. Первая мысль — он меня убьет. Прямо сейчас. Наверняка уже вылетает ближайшим рейсом до Калифорнии.
— Расслабься, — Трой садится рядом со мной и, коротко поцеловав меня, говорит: — Мои родители одобряют. Они еще тогда, когда я ездил на реабилитацию, когда ремиссия закончилась, сказали, что если с тобой мне будет лучше, то они вообще не против.
Ту неделю, что Троя не было в Сакраменто, он был в больнице. Я об этом прекрасно знаю. Но о том, что именно происходило те семь дней, как отреагировали родители парня, почему случился рецидив, мы не говорим. Лишь мельком, «сквозь строки». Я каждый раз невольно задумываюсь о том, почему в досье, которое мне выдал Маркус, нет ни слова о болезни.
— Мне бы таких родителей, — случайно выдаю я, горько усмехаясь. Тут же прикусываю язык.
Трой садится, поджимая под себя ноги, кладет голову мне на плечо и спрашивает:
— Расскажешь?
И я, сам того не хотя, выдаю ему всё, что накопилось во мне за эти годы.
— В семнадцать лет признался родителям, что я гей. И в тот же день ушел из дома. Как сейчас помню: сестра пишет сообщение очередному ухажеру (она очень красивая, от парней отбоя не было), мама сидит и смотрит, как мы с отцом едим. Мне кусок в горло не лез, я отложил вилку и сказал, что давно хочу с ними поговорить. Они лишь кивнули, а сестра даже от телефона оторвалась на секунду. И я признался. На одном дыхании. Мама схватила за сердце, отец — за столовый ножик. Я выскочил из-за стола, поблагодарил за ужин. И ночью, собрав самое необходимое, ушел, — я глубоко вдыхаю, пытаясь успокоиться. Сердце бьется как бешеное. Я никому не рассказывал о том, что происходило в тот день. Трой сидит, обняв двумя руками меня за предплечье и уткнувшись мне носом в сгиб между плечом и шеей. — Учебу я бросил, слонялся по знакомым, пытался подрабатывать где-то. А потом ушел в армию на два года. С родными больше не виделся, только сестренке деньги перевел, когда она учиться пошла в институт. Естественно, она до сих пор не знает, от кого была та сумма на всё обучение. Собственно, всё.
— Это жестоко, — шепчет Трой, вцепляясь пальцами в рукав моей кофты. — Ты же их сын, нельзя так!
Его голос становится всё громче и чуть ли не срывается.
— Они бы, может, и смирились, — я зарываюсь рукой в волосы парня и ерошу их. — Эй, ты чего? Если бы я тогда не ушел, то вполне возможно не встретил бы тебя.
Парень поднимает голову, смотря мне в глаза.
— Тоже верно, — он улыбается и обнимает меня, увлекая за собой на диван.
За окном снег сменяется дождем, и я с содроганием представляю, какой гололед будет на дорогах. И думаю о том, как разжать крепкие объятия, как заставить себя встать с дивана, как перестать обнимать Троя, пока он лежит и засыпает. Он, на самом деле, часто спит — сказывается побочный эффект лекарств. Поэтому я вполне привык, что сейчас Трой смеется, а спустя пять минут лежит и засыпает, резко замолчав.
Через десять минут, когда парень тихонько сопит мне в плечо, я аккуратно встаю, стараясь не потревожить его сон. Одеваюсь и выхожу, потому что вчерашняя смс-ка от Маркуса застывает холодным ужасом в легких. Я еду в офис AM, всю дорогу от дома до машины и от машины до офиса чувствуя на затылке чей-то взгляд…
Маркус разъяренно кидает на стол передо мной стопку фотографий. Я беру несколько в руки и смотрю. Фото явно сделано с соседней улицы, качество не очень, но рассмотреть, кто эти люди и во что они одеты, да даже лица можно рассмотреть! Я в ужасе застываю, подавляя тошноту. Кажется, что сегодняшний обед просто встает
