— Трой, Коннор просил передать… — я запинаюсь, видя, как по бледному, потерявшему всякий цвет лицу катятся крупные слезы. — Он просил передать, чтобы ты жил. Чтобы не винил себя. Пожалуйста, отправляйся завтра на самолет, улетай домой и живи…
Я встаю, видя, как этот голубоглазый парень застывает, занеся руку для того, чтобы притронуться к фотографии.
— Знаете, — говорит он. — А он ведь правда меня хранит. Я чуть не наложил на себя руки, а он пришел и стучал в дверь, пока я не открыл. Меня чуть не застрелили, но он закрыл меня собой. — Трой стирает со щек слезами двумя резкими движениями. — Сегодня меня чуть не сбила машина, но водитель каким-то чудом по гололеду успел затормозить и вырулить подальше от дороги. Я не верю во всю чушь про… Вы сами поняли, мне не выразить словами. — Он мотает головой, потом зажмуривает глаза и закрывает лицо руками. — Может, он и правда хранит меня и хочет, чтобы я жил. Значит, буду. С ним…
На последних словах по коже пробегает холод, а сердце щемит чувства неизбежного горя.
Я ухожу с кладбища и, обернувшись напоследок, вижу, как Трой снимает с руки серебряным браслет с ярко-синими сапфирами и кладет на надгробие.
***
Трой встает на цыпочки, чтобы достать коробку, стоящую на шкафу. Открыв её, парень замирает. В ней лежат армейский жетон, револьвер, фотография Сивана и бумажка, сложенная вчетверо. Развернув её, Трой оседает на пол, глубоко вдыхая пропахший сигаретным дымом воздух. Он стал курить, пытаясь забить своё горе табачным дымом. Бесполезно. Такое нельзя приглушить ничем. Нельзя ничем вытравить смерть того, кого любил больше жизни.
На одной стороне листа частичное досье парня. Частичное лишь потому, что депрессивное расстройство сумели скрыть, уничтожив все документы в психиатрии. Спасли деньги отца и его влиятельность. Спасли от огласки, но не от болезни.
Никто не спас Троя от того, что он потерял парня. Коннор был стимулом жить, петь песни, творить. Был причиной улыбок.
А теперь он в холодной земле. Теперь в его навсегда остановившемся сердце шрапнель, предназначенная Трою.
На той стороне листа, что когда-то была чистой, написано ровным и красивым почерком:
«Ты читаешь это, а значит, ты жив. Еще это значит, что я счастлив.
Знаешь, когда мы познакомились, я был очарован твои голосом. И тобой самим. Я готов был душу продать за то, чтобы ты был моим.
И вот ты сейчас спишь в моей постели, а я пишу.
Пишу то, что должен был сказать.
В моем шкафу стоит снайперская винтовка, и я должен был убить тебя из неё. Но не смог. Я убил лишь одного человека из всего списка, остальных я постарался спасти. Тебя я, надеюсь, все-таки смог уберечь. Знаешь, Трой, самое лучшее, что могло со мной произойти, — ты. Я хочу, чтобы ты был счастлив. Полюби, пой этому человеку, иногда вспоминай меня, но не со слезами, а с улыбкой.
Прости, что не рассказал всё с самого начала. Хотел быть для тебя как можно более добрым и светлым человеком, чьи руки не испачканы в крови.
Прости, что оставил тебя. Знай, я всегда рядом, я буду оберегать тебя.
Люблю.
Коннор.»
По ванной разбросаны пластиковые коробочки из-под таблеток. Рядом лежит опустошенная подарочная бутылка виски, стоявшая на верхней полке в шкафчике на кухне. Трой обыскался её, перерыв всю квартиру. Найдя, он взял все лекарства, пальто Коннора и, обняв пахнущую парфюмом и кровью вещь, садится на холодный кафель в ванной. За окном хлещет дождь, и парень думает о том, что даже небо оплакивает его любовь…
Их не похоронят рядом. Возможно, на том свете они не встретятся. Но Трой умирал, чувствуя, что кто-то находится рядом. Кто-то родной, держащий его за руку и говорящий:
— Все хорошо. Я рядом. Ты такой солнечный, Трой. Будто светишься изнутри. И я скоро услышу, как ты будешь петь для меня. Я тебя люблю, слышишь?
Парень медленно кивает и закрывает глаза, чувствуя, как сначала мир вокруг темнеет, теряет запахи, а потом и звуки.
«Я тоже тебя люблю, Коннор».
The End.
