— Я никогда не буду помогать Вам! Ублюдок!
Он отпускает мой подбородок, но только для того, чтобы грубо схватить мою руку, ни мало не заботясь о сломанных пальцах.
— Неужели, Вам мало? — я издаю стон, больше похожий на всхлип.
Он медлит, окидывая меня ледяным взглядом.
— Очевидно, да.
Он прижимает кончик палочки к моей ладони и шепчет заклинание. Я не могу его расслышать.
И моя рука начинает гореть.
Сначала это просто покалывание, будто обожглась крапивой. Но постепенно становится все горячее и горячее, причиняя адские муки! Жжение, словно электрический ток, пробегает по моим нервам. Раскаленное железо прожигает плоть, и я кричу. Кричу, падая на колени, а он все еще крепко держит мою руку и прижимает к ней палочку.
Я чувствую, как моя кожа покрывается волдырями!
Впиваюсь ногтями свободной руки в его ногу, оглушительно крича:
— Господи, Боже мой, пожалуйста…
Он убирает палочку и отпускает мою руку. Я падаю на четвереньки и смотрю на свою поврежденную руку: изогнутые, пурпурно-красные, сломанные пальцы, и красная обожженная кожа, которая распухает и покрывается волдырями у меня на глазах.
Боже.
— Поверь мне, грязнокровка, у меня еще куча подобных фокусов в запасе. Ты так и будешь бросать мне вызов за вызовом? — хладнокровно произносит Люциус.
Я все еще лежу, свернувшись, на полу, рыдая и тяжело дыша. Пытаюсь хоть как-то успокоить боль в руке.
Просто скажи ему…
Ни за что!
Поднимаю на него глаза, захлебываясь рыданиями так, что голова начинает кружиться.
— Да пошел ты! — я срываюсь на крик.
В ответ он наступает ногой на мою больную руку. Я кричу до хрипоты, когда он с силой нажимает ботинком на мои сломанные пальцы и обожженную кожу.
— Ублюдок!
— Меня уже порядком достало все это, поэтому спрашиваю в последний раз. — Он кричит, чтобы я смогла услышать его сквозь собственные вопли. — С кем дружит Гарри Поттер?
Обожженная кожа рвется, а разбитые костяшки крошатся под его нажимом. Боль, мучение, страдание переполняют меня. Я не чувствую ничего, кроме непрекращающейся агонии. Такая боль за пределами моего понимания. Отныне боль — это не то, что я чувствую. Боль — это я. Сплошная болевая пульсирующая точка.
Сделай это, Гермиона. Ничто не стоит таких мучений.
Я должна. Я просто не выдержу. Не могу больше терпеть эту боль. Она должна закончиться, и я могу остановить ее…
— Я, — начинаю хныкать, — и Рон. Мы… мы его лучшие…
…скрип, хруст, крик боли…
— Я знаю это, девчонка, — он нетерпеливо повышает голос. — Я же сказал, что не хочу слышать о вас двоих. Мне нужны другие. Имена тех, о ком я еще не знаю.
Я не могу сказать ему. Не могу.
Ботинки давят на руку еще сильнее и жестче. О, нееееет…
— Невилл Лонгботом, — я спотыкаюсь, — Луна Лавгуд, Рубеус Хагрид, опожалуйстапожалуйста… Джинни Уизли…
Я замираю в ужасе от того, что я только что натворила, но Люциус поворачивает носок стопы. И опять. О, нет, нет неееееет!
— Кто-нибудь еще? — вопрошает он, игнорируя мои крики.
Кто еще? Кто еще, кто угодно…
— Дин Томас и Шеймус Финниган, они жили в одной комнате. Ремус Люпин, Нимфадора Тонкс. Грозный Глаз… Я не могу думать — нет, нет, пожалуйста, не надо, ненадоненадо… мистер и миссис Уизли, Фред и Джордж Уизли, Флер Делакур, Эрни Макмиллан, Джастин Финч-Флетчли, Колин Криви, — я останавливаюсь, с трудом сглатывая и хватая ртом воздух. — Я не могу больше вспомнить…
— Постарайся, грязнокровка.
Блестящие ботинки вдавливают сломанные пальцы в каменный пол…
— ПОЖАЛУЙСТА… Я говорю Вам правду, я больше не могу вспомнить, я клянусь, КЛЯНУСЬ!
Он убирает ногу с моей ладони.
Я сворачиваюсь клубочком, сотрясаясь от боли. От боли и отвращения к самой себе по лицу текут слезы.
Что я наделала?
Сквозь пелену слез я вижу Люциуса. Он подходит к пергаменту и проверяет, что написано в нем. Когда он видит цвет чернил, его лицо расплывается в удовлетворенной улыбке, и он поворачивается ко мне.
Я не могу больше смотреть на него. Только не после того, что он сделал со мной. Закрываю глаза, отгораживаясь от всего. Так отчаянно хочу провалиться глубже в спасительную темноту…
— Вот видите, — я слышу, как его ботинки стучат по каменному полу, приближаясь ко мне и останавливаясь возле моего дрожащего тела. — Мы можем неплохо ладить, если только Вы захотите.
Что я могу ответить? Я дала ему то, что он хотел.
Я помогла ему.
Эта мысль невыносима.
Он ждет ответа в абсолютной тишине, и когда не получает его, вновь берет мою ладонь. Его прикосновение отдается болью во всей руке.
— Нет, не трогайте! — вскрикиваю я, отказываясь смотреть на него, и прижимаюсь лицом к холодному каменному полу.
Он касается волшебной палочкой моей руки. Мое тело напрягается, ожидая его дальнейших действий.
Но я не ожидала того, что происходит. По всей руке проходит поток тепла, до самых кончиков пальцев. Боли нет. Только приятное облегчение.
Я медленно поднимаю голову, не совсем доверяя своим ощущениям. Смотрю на руку…
Она зажила. Она исцелена. Я снова могу шевелить пальцами, и ожогов уже нет, только покрасневшие шрамы там, где они были. Около пальцев все еще есть синяки, но мне не больно, когда я сгибаю их. Люциус все еще держит мою руку. Слезы мгновенно высыхают, я судорожно вздыхаю.
Он отпускает мою руку, но я все еще смотрю на нее, пораженная тем, с какой легкостью она оказалась вылеченной, и как быстро ушла боль.
— Что заставило тебя думать, что ты можешь быть не такой, как все, грязнокровка?
Я резко вскидываю голову, замечая изменения в его голосе. Выражение его лица… странное. Я никогда прежде не видела его.
— Все вы, каждый, с кем я раньше имел дело, верили, что смогут противостоять боли. Но никто не выдержал. Я уже говорил тебе, когда я чего-то хочу, то получаю это со стопроцентной гарантией.
— Но какой ценой? — спрашиваю я, мое горло саднит от бесконечных криков. — Как далеко Вы можете зайти, чтобы получить желаемое? И где та грань, за которой Вы начинаете себя ненавидеть за то, что делаете?
По его лицу все еще нельзя прочесть и мысли.
— Цель оправдывает средства. Не то чтобы я жду, что ты поймешь это. Это сложно понять в столь юном возрасте.
— Я скажу Вам, чего я не понимаю, — слова срываются с языка прежде, чем я могу подумать о возможных последствиях. — Зачем Вам пытать людей ради получения информации? Почему бы просто не использовать Веритасерум? Это бы облегчило Вам работу.
Я замолкаю, чтобы не сказать лишнего.
Можешь не притворяться, что не хочешь, чтобы он использовал его. Тогда ты смогла бы избежать боли и угрызений совести…
Мрачная, извращенная улыбка играет на его лице. И это делает его живым, потому что так разительно отличается от спокойной, холодной маски, которую он всегда носит.
— Нет,
