— Как вы спите по ночам?
Люциус улыбается покровительственной улыбкой.
— Как видите, очень хорошо.
Я открываю и закрываю свой рот несколько раз, как дурацкая золотая рыбка, пока Люциус вконец не теряет терпение.
— Мне жаль делать это, грязнокровка, — говорит он, впрочем, безо всякого сожаления в голосе. — Но я боюсь, ты не оставила мне выбора. У меня нет времени на раздумья.
Он поднимает палочку, но направляет ее не на Рона.
— Империо!
Мысли исчезли. Чувства тоже. О, как замечательно, прекрасно…
Тепло и светло. Меня освободили от стены. О, как это мило с вашей стороны! Вы же сделаете все что угодно ради меня, правда?
— И вы ведь окажете нам одолжение, не так ли?
Улыбка. Кивок. Все что угодно для вас.
— Тогда возьмите этот нож.
Нож. Свет в моей руке — совсем не тяжелый. Оставьте меня в этом состоянии навсегда, и я сделаю все что угодно, чтобы угодить вам, о, я обещаю, я…
Рука. Не узнаю. Не моя.
— Отрежьте большой палец.
Нет…
— Отрежьте большой палец.
Палец. Чей палец?
Так тепло, так уютно…
— Гермиона? Пожалуйста, Гермиона, борись, пожалуйста…
Теплая рука стирает вторгшийся голос
— Отрежьте большой палец.
Да, конечно.
Лезвие входит в плоть, но встречает сопротивление, вонзаю глубже…
Я сделаю все для этого голоса, все…
Кровь сочится из раны.
Все что угодно…
Тепло ускользает от меня, все вокруг наполняется криками, болью и кровью.
Не моя кровь. Не моя боль.
Не мои крики.
О…о боже, чертчертчерт!
Рон кричит. И укачивает свою руку. Свою окровавленную руку…
Я осматриваю себя.
Кровь. Кровь повсюду, липкая и темная на моих руках, на полу.
О, боже, господибожемой!
Палец — его палец — лежит на полу в луже крови. Отрезанный.
О, боже мой!
И крики. Мои крики и его. Слишком много шума и крови, — о, боже правый! — это просто ад.
Мы в аду. И это Люциус затащил нас сюда.
И я ломаюсь. Я выкрикиваю все, что знаю, об Ордене Феникса, о его членах, и его действиях. Я даю им имена, адреса, краткое досье на каждого из тех, кого я знаю и люблю, а также имена их друзей, членов семьи и даже случайных знакомых. Что угодно, лишь бы остановить мучения Рона.
Через некоторое время, когда я уже сказала им все и даже больше, Люциус протягивает ко мне свою руку.
— Достаточно.
Я делаю глубокий вдох, вытирая влажные губы.
Долохов смотрит на пергамент.
— Она сказала правду.
Люциус бросает короткую и холодную улыбку.
— Хорошо. Значит, мы можем двигаться дальше.
— Нет, погодите! — я ползу к Люциусу, забыв о гордости, которая впрочем, никогда ничего не значила. — Пожалуйста, верните его палец на место. Я знаю, что это возможно, пока прошло не слишком много времени. Я сделаю все что угодно, пожалуйста…
— Все, говоришь? — смеясь, спрашивает Долохов. Но Люциус быстро обрывает его.
— Пожалуйста, Антонин, не продолжай. — Он смотрит на меня, и я чувствую, как слезы обжигают мои глаза. Он слишком долго на меня смотрит.
Наконец, он движется от меня по направлению к Рону, который стонет и катается по полу.
— Подними его палец и приставь его на место.
Он обращается ко мне. У меня уходит секунда, чтобы понять это.
Но..о, я не могу прикоснутся к нему..
Я стискиваю зубы, подавляя тошноту, и поднимаю холодный, мясистый, неживой объект, которым является большой палец Рона, и приставляю его к зияющей ране на его руке, твердя про себя, как мантру, не смотри на кровь, нет никакой необходимости смотреть на кровь, не стоит смотреть на рваные края раны-
Я дрожу и плачу вместе с Роном. Люциус смотрит на меня и направляет палочку на рану. Теплый, золотистый свет вырывается из палочки, соединяя кожу и с легкостью сращивая плоть.
Рон неожиданно затихает, в изумлении глядя на палец, слезы на его лице высыхают.
Я наклоняюсь вперед и целую его в щеку, крепко держа его лицо в своих окровавленных руках.
— Прости меня, я не хотела, я не знала, я не понимала что делаю.
Он смотрит на меня, крепко обнимает меня свободной рукой, кивает мне, но глаза его пусты. Он ничего не говорит.
Знает ли он? Понимает ли он, что я действительно не осознавала, что я делаю, и что я никогда-никогда не смогу простить себя за это?
Мне так жаль.
Я слышу тихий смех Люциуса.
— Думаю, ты гордишься своим молодым человеком, грязнокровка, — он насмешливо улыбается. — Я надеюсь, что ты довольна хнычущим маленьким слизняком, который не может даже вынести пять минут боли, не крича как ребенок. Ты хорошо подобрала себе пару.
Рон встряхивает головой, его трясет от гнева.
— Хотел бы я посмотреть, как бы повел себя на нашем месте, ты, кусок дерьма!
Беллатрикс кидается к нему, но Люциус хватает ее за руку, не отводя от нас взгляда. И он усмехается.
— Я прошел через то же самое, если не больше, — говорит он тихо, и он все еще ухмыляется, но мне кажется, я видела тень, промелькнувшую в его глазах. — О да, вопреки расхожему мнению, мы не обращаемся с нашими пленниками хуже, чем вы обращаетесь с заключенными в Азкабане.
Нет, он… он лжет. Авроры бы никогда. Орден бы никогда такого не допустил.
Его насмешливая улыбка становится шире, по мере того как он изучает мою реакцию.
— Ты не веришь мне, грязнокровка? Что ж, позволь мне сказать тебе, что ты абсолютно не представляешь, что делают новые стражники Азкабана со своими заключенными в свободное время. Им же надо делать что-то, чтобы заключенные ощущали то же отчаяние и безнадежность, что и при дементорах.
— Вы врете, — я шепчу.
— Боюсь, что нет, — Долохов выходит вперед. — Я тоже там был, спасибо вам двоим и вашим маленьким друзьям. Я видел все это. Поверьте мне, то, что устраиваем вам мы, это просто поездка на пикник по сравнению с тем, что они делали со мной в первую ночь моего пребывания в тюрьме.
Но… они никогда не… не стали бы, ведь так?
Рон приходит в себя быстрее меня.
— Даже если так, это не оправдание! Что мы сделали вам, чтобы заслужить подобное?
— Неужели вам еще надо спрашивать? — Белла приподнимает бровь. — Посмотрите на себя, грязнокровка и предатель крови. Неужели нам еще нужно «оправдание», как ты это называешь?
— Даже если они обращались с вами так же плохо, как вы с нами, — Рон немного трясет, он игнорирует вопрос Беллатрикс, — вы это заслужили, за все, что вы сделали. Вы черт возьми заслужили это!
Люциус поворачивается к Долохову.
— После тебя, Антонин.
Долохов направляется к Рону, его палочка поднята, а на лице — пугающее голодное выражение.
— У тебя проблемы, парнишка.
* * *Все… закончилось.
Это длилось часами, но теперь все кончено.
Люциус закрывает дверь за Беллатрикс и Долоховым, которые тащат Рона из камеры, и поворачивается
