Равнодушные звёзды подмигивали с чернильного неба. Внизу слушался плеск воды во рве, парк был освещён праздничными фонариками, и сверху Бейбарсов видел, как в нём прогуливаются шумные компании и влюблённые парочки. Иногда он замечал кого-то, бредущего в одиночестве, но этот заплутавший присоединялся к первой же встреченной группке людей.
Глеб простоял так не меньше часа, устало привалившись к холодной каменной стене и глядя то вниз, на праздник, разворачивающийся этой ночью на Буяне, то вдаль, туда, где тонкая полоса горизонта уже начала чуть заметно светлеть.
Когда позади него хлопнула крышка люка, он уже знал, кто это мог быть. Только один человек, кроме него самого, испытывал к этой крыше какую-то особенную привязанность. Глеб не обернулся, однако, когда не услышал ожидаемого стука каблучков, слегка скосил голову.
Таня переоделась в свои старые кеды. На ком-то другом сочетание подобной обуви и яркого вечернего платья смотрелось бы неуместно, но это было очень в стиле Гроттер. Непослушные волосы, ещё пару часов назад лежавшие волосок к волоску, растрепались во время танцев, и теперь несколько прядей обрамляло раскрасневшееся Танино лицо.
Она робко улыбнулась, приблизившись к нему.
— Я думала о том, что ты можешь быть здесь. Но мне так хотелось подняться сюда. Если ты против, я уйду…
Бывший некромаг отрицательно покачал головой, снова вглядываясь в нависшее над ними чёрное небо. Он напрягся, когда ощутил, что девушка привалилась к стене рядом с его локтем, но не подал виду.
— Я так люблю это место, — призналась Таня в очевидном.
— Да, я тоже, — тихо ответил Глеб. — Парадоксально: на этой крыше меня отвергла девушка, которую я любил, я получил по морде и вызвал соперника на неравную дуэль, здесь же меня чуть не угробил «Раздиратель некромагов»… Да много чего тут случилось такого, о чём я предпочёл бы забыть!
— Я тебя понимаю, — улыбнулась Таня. — Знаешь, на крыше Большой Башни есть старинный знак на камнях, который указывает направление на Лысую Гору. Этот знак много лет назад оставил мой отец, когда они с друзьями сбегали по ночам из школы. Именно Большая Башня лучше всего помнит моего отца, а вовсе не Башня Привидений, тем более что здесь меня шантажировали и назначали отнюдь не милые ночные свидания. И тем не менее, — парадоксально, как ты выразился — я люблю это место больше всех прочих в замке.
Бейбарсов повернулся к ней, пристально вглядываясь в Танино лицо, будто пытался отыскать в нём ответы на вопросы, которые знал только он один.
— Да, это странно, не находишь? У нас обоих с Башней Привидений связаны не самые приятные воспоминания, однако нам обоим она дорога. И, что самое удивительное, эта крыша объединяет нас с тобой. Эти воспоминания — неприятные, причиняющие боль — у нас одни на двоих.
Внучка Феофила Гроттера услышала голос деда в тишине ночи ещё до того, как ощутила, что её кольцо нагрелось:
— Caecus si caeco ducatum praestet, ambo in foveam cadunt*.
Таня ничего не поняла, однако Глеб усмехнулся, и она осознала, что он-то как раз прекрасно знает, что именно сказал её дед. Она хотела поинтересоваться переводом фразы, когда Бейбарсов вдруг махнул куда-то в небо, уже начавшее блекнуть:
— Посмотри туда.
Таня проследила за направлением его руки. На черничном покрывале неба мигали и искрились блестящие крапинки звёзд.
— Смотри внимательно… — Глеб взял её ладонь и стал медленно вести вдоль некоторых из них, обрисовывая какую-то фигуру.
Девушка следила за движением их соединённых пальцев.
— Хвост, длинное туловище… Это какое-то животное? — нахмурилась она, когда Бейбарсов остановился и отпустил её руку.
— Это созвездие Скорпиона, — усмехнулся он. — Ярче всего оно обозначается на небе как раз в начале июня.
— Красиво, — Таня завороженно смотрела, как загадочно серебрятся звёзды, складываясь в причудливую фигуру опасного насекомого.
Небеса подёрнулись серовато-лиловыми облаками, предвестниками раннего летнего рассвета.
— Вот и закончилась эта ночь, — пробормотала Таня. — Пролетела так быстро, и через пару часов от неё останутся одни воспоминания. Странная штука это время… Оно всё меняет.
— Кое-что не меняется, — заметил Глеб.
— Разве? Ты изменился.
— А ты нет. Ничуть.
Они посмотрели друг другу в глаза, пытаясь понять, как за несколько фраз их разговор перешёл в совершенно другое русло, опасное русло, вытекающее в бурлящий поток, несущийся к водопаду.
— Тогда, в железнодорожной будке… я видела. Ты был другой. Ты…
— Таня, — Бейбарсов бросил на неё испытующий взгляд, — ты же понимаешь, что таким меня больше никогда не увидишь? Никогда. Я переломил себе хребет в то мгновение, вывернулся наизнанку. Больше я этого не сделаю. Я просто не смогу.
Он помолчал, а потом добавил едва слышно:
— Но ты права, я изменился. Я… выкачал яд, потому что больше ни дня не мог выносить человека внутри себя.
Сколько он потом не перебирал в памяти тот момент, так и не смог сказать, как это произошло: кто первый повернул голову, чьи руки потянулись первыми. Но их губы встретились, и сердце Глеба замерло.
Оно почти не билось, пока он изучал её, пробовал её, едва касаясь кончиками пальцев оголённых плеч, покрывшихся мурашками.
«Это от холода», — попробовал он убедить себя.
А потом её рот приоткрылся, она впустила его.
И сердце Бейбарсова пустилось вскачь.
Он развернул Таню, прижимая её всем телом к холодному камню стены, скользнул языком в жаркий рот, уже понимая, что слишком торопится, что теряет голову, но не чувствуя в себе сил остановиться. Он обхватил шею девушки, запрокидывая её голову ещё сильнее, целуя её, словно напиваясь из чаши.
Она отвечала, сначала робко, будто не смея, а потом всё более страстно, торопливо, как будто их сейчас застукают, оторвут друг от друга, и нужно непременно успеть, успеть…
Глеб так мечтал о поцелуе Тани в течение всех этих лет, так часто думал, что почувствует, когда вновь коснётся этих губ, — самых сладких, самых желанных — но сейчас в голове не было ни одной мысли, их все вышибло оттуда, смело таким мощным потоком эмоций, что бывший некромаг боялся в них утонуть.
Осталась лишь одна, трепыхающаяся и несмелая:
это того стоило.
Всё, через что ему пришлось пройти — всё это стоило поцелуя Тани Гроттер. Бейбарсов готов был опять спуститься в Тартар, воткнуть себе в бедро хоть десять осколков косы Мамзелькиной, снова потерять магию, — лишь бы наградой за это служил один такой поцелуй.
Не украденный насильно, обманом или шантажом.
Не подаренный из жалости.
Искренний. Настоящий. Желанный. Взаимный.
Вот
