Но он приземлился поодаль, стукнувшись виском о камень.
Рядом раздался глухой шлепок и шуршание. Это Франц съезжал следом, слегка подтормаживая на крутых откосах. Достигнув подножия холма, он легко перепрыгнул лужицу горящего масла и встал над Хагеном, сжимая в руке уже знакомый нож с зубчатой серрейторной заточкой.
— Где двое, там и третий? Но сначала…
Громкий оклик прервал его, заставив недоуменно оглянуться.
Что-то случилось. Патрульные в панике показывали назад. Зигель пятился, скатываясь вниз, его лицо было обращено к тому, чего Хаген ещё не видел, но начинал слышать.
Раскаты грома.
Пока гипсовый охотник выносил приговор, Территория не теряла времени даром. Она инициировала свой судебный процесс, и судя по всему, он обещал быть очень громким.
И очень жарким.
***
— Солдат, — воскликнул Франц. — Солдат!..
Он потянулся к распростёртому на земле Хагену, но вырвавшаяся из скрытой между камнями расщелины струя пара свистнула ему прямо в лицо, заставив отпрянуть в сторону. Что-то задребезжало. Потом взорвалось. Бумм! Прямо из земли вертикально вверх взмыл песчаный фонтан, осыпал Хагена меловым порошком, фукнул и плюнул паром, хорошо, что не прицельно. Бу-бумм! Из траншеи выстрелил опавший было язык пламени, и словно аплодисменты от группы поддержки, отовсюду раздались хлопки. Земля вскипела. Это напоминало извержение вулкана, жерло которого долгие годы было упрятано под наслоениями, утрамбовано песком и торфом. Вулкан дремал, а теперь вот пробудился и решил чихнуть.
— Солдат! — вновь подал голос Франц.
Он держался за правый глаз, обожжённый паром. Другой, налившийся кровью, вращался, стараясь охватить всё вокруг, не упустив пленника. Нож выпал, и Франц не стал его искать. Вместо этого он пригнулся, будто намеревался прыгнуть.
Он прыгнет прямо на грудь. И проломит её, раздавит грудину своими вездеходными ботинками с шипами и грунтовыми зацепами.
Хаген попытался отползти, но преуспел лишь в том, чтобы сдвинуть разбросанные ноги. Очень вовремя: прямо в том месте, где секунду назад находилась его левая ступня, приоткрылся клапан подземной пароварки. Пф-ф! «У нас в Хель говорили ῝пфуй῞». Взметнувшаяся пыль просыпалась подобно свадебному дождю из риса, камешки застучали по голове, а один, самый острый, рассёк губу и во рту стало солоно. Хаген зашёлся в кашле, ощущая лихорадочную дрожь под собой, предвестник кашля куда более впечатляющего.
Зигель завопил. Забыв о субординации, он помчался к Францу и, добежав, дёрнул его за рукав так, что оба чуть не повалились на землю. Франц выругался. Его кулак опустился на опрокинутое лицо патрульного, прикрытое лишь нестойким пластиковым щитком. Раздался треск и кровь залила щиток, а Зигель, всхрапнув, опустился на колени пошатываясь, как бык, угодивший под обух, оглушённый, но не убитый.
— Дерьмо! — ломающимся голосом воскликнул Франц, превращаясь в Морица. — Дерьмо! Ах, триждыклятое дерьмо!
Он метнул взгляд в ту сторону, откуда шла громовая бомбардировка, и лицо его изменилось до неузнаваемости: такой пронзительный ужас Хаген наблюдал у испытуемых в Игроотделе за мгновение до того, что Байден называл «коротким замыканием».
Оно идёт!
Лёжа на спине, Хаген мог наблюдать за пологим склоном и куском неба, озаряемого всполохами приближающихся взрывов. Оживающий подземный вулкан приветствовал то, что надвигалось с севера. Незнакомый патрульный обхватил Франца и потащил за собой. Подвывающий Зигель потащился за ними, бросив вещмешок и пневматик-инъектор.
Земля зарычала, взбугрилась и треснула, не в силах удержать внутри кипящее, бунтующее содержимое. «Сварюсь или сгорю заживо!» — Хаген напрягся так, что заскрипели жилы, натягиваясь на шестерёнки гитарных колков, сосредоточился, устремил всё своё отчаянное нетерпение в бездействующие мышцы. Ничего. Отказано в доступе! Удар о камень тоже не прошёл даром: мутная пелена перед глазами удваивала очертания, два солнца превратились в четыре, а огрызок кирпичной башни далеко вверху и вовсе изломился, накренил черепичный колпак. И над ним — рядом с ним — выпрыгнул край вихревой воронки.
Да что же это? Неужели…
Пасифик?
Озарение пришло внезапно, с чудовищным облегчением, от которого он расплакался бы, если бы в слёзных резервуарах оставалась хоть капля влаги. Пасифик! Ну, конечно. Маловерный идиот! Что же ещё могло двигаться с севера, спешить на выручку, преодолевая сопротивление Территории; что ещё могло подоспеть так вовремя, чтобы остановить необратимое?
«Я здесь! — застонал он сквозь сомкнутые челюсти. — Помогите! Я здесь!» Звуки смешались, и тогда он просто замычал, задвигал вдруг оттаявшими стопами: «Здесь, помогите, я здесь!»
И его зов был услышан.
Загорбок холма завибрировал и начал крошиться, оползать по сторонам, а в середине, пробивая себе колею, как нож для колки сахара, возникло подвижное облако, имеющее очертания мужской фигуры. Облачное ядро было окружено тем самым вихревым полем, которое издалека заметил Хаген. Расширяясь кверху оно образовывало спиральную ураганную воронку, но если приглядеться, становилось ясно, что фигура у её основания двигалась на шаг впереди, и воздушный пылесос напрасно тщился настигнуть и втянуть в себя эту целеустремлённую человеческую пулю.
Шаг за шагом. Это напоминало столкновение воздушных масс, различающихся по плотности и температуре, компактную атмосферную войну, разыгравшуюся на весьма ограниченном пространстве, но не ставшую от того менее разрушительной.
Инженер?
«Вот оно — милосердие, — подумал Хаген со стеснённым сердцем. — Слово, исключённое из словаря Райха. Истинное милосердие заключается именно в том, чтобы уловить Тот Самый Момент и прийти на помощь не раньше и не позже. Не давая о себе знать, просто взять и прийти. И спасти — разве не в этом суть Пасифика?»
Он заморгал. Красноватый туман мешал разглядеть того, кто размашисто спускался по проседающему склону, но самые общие впечатления сложились в картину, которую мозг отверг как невероятную, и потому, когда высокая, широкоплечая фигура приблизилась к нему и склонилась, распространяя вокруг себя резкий запах озона, единственным, что осталось в голове, вертелось и вспыхивало под сводом черепа как восклицательный знак, как гипнотический ментальный стробоскоп, было: «Не Пасифик. Это не Пасифик…»
Нет, нет…
Но, Боже… Боже мой, как больно!
Необходимость задумчиво смотрела на него сверху вниз. В глазах её стыл арктический холод.
— А, Йорген, — сказал доктор Зима. — Вставайте, лентяй! У нас много работы.
***
Местность менялась.
Сначала, словно по мановению волшебного ластика, пропали звуки — взрывы, скрежет и бульканье прачечной. Осталась только тишина, только ветер, гуляющий в тоннелях и безликих лабиринтах серых вокзальных зданий. И приглушённый стук шагов как новый измеритель времени.
— Иногда я беру чужое, — сказал Кальт. — Но своего не отдам!
Хаген принял эту мысль без возражений.
Он болтался, переброшенный через плечо доктора Зимы. Не вполне типичное положение для официального лица, но для предводителя разбитой армии — самое то.
— Чёртов вы болван!
Против этого тоже сложно было что-либо возразить.
Кровь толчками приливала к голове. Дорога позади оказалась размечена тёмными кляксами: у Кальта вновь открылось носовое кровотечение, а свистящий звук затруднённого дыхания приобрёл металлическую жёсткость.
