— Валяй.
— Да потому что ты плохая копия, дурила! Вообще никакая не копия, бросовый материал. Эрзац. Суррогат. Ну что, хватит тебе научных слов?
— Поговори ещё, — разрешил охотник. — Спой песенку, увеличь свой счёт, болтливая пешка.
«Не нужно. Не дразни его!» — взмолился Хаген, но взмолился изнутри. Система гирь и пружин, которую кто-то приладил к челюстям, не давала вымолвить ни слова, и все усилия дали в итоге лишь утробное мычание, слишком слабое, чтобы быть замеченным.
Курьерский поезд нёсся на полном ходу, не встречая препятствий.
— Пустышка! — выплюнул Мориц. — Что-то гундел там про благодарность? Подумай о ней сам. Закопав нас, ты закопаешь всё, что наворотил твой доктор. Но где тебе понять! Ты не нулевой человек и не новый человек, ты просто дерьмо!
Теперь он стоял один, подбоченившись. Одна из лямок сползла, и тяжёлый ранец с баллонами перекосился, сместившись на одно плечо.
— Дерьмо, — повторил он с ненавистью.
— Твой капитан, — поправил Франц. Он был разъярён, и улыбка на его лице напоминала горизонтальный разлом в скальной стене.
— Говнюк ты, а не капитан! — процедил Мориц. — Ты не имеешь права меня расстрелять!
— Конечно, нет, я же не расстрельная бригада. Но, может, тебя поразит молния? За твой грязный рот, гадёныш.
— Да пошёл ты!
Мориц махнул рукой, отвернулся и полез на склон.
— Как знаешь, — сказал Франц.
И вскинул карабин.
Объятый ужасом, Хаген только и успел подумать:
«Сейчас будет пиф…»
***
…Плафф!
В последний момент Мориц крутанулся, выставил руку, словно намереваясь перехватить пулю, изо рта его вырвался хриплый крик, смятый оглушительным хлопком и треском, с которым взорвались баллоны под давлением.
Ослепительный оранжевый шар развернулся и оплеснул огнём всё вокруг. Ревущая волна жара ударила Хагена в лицо, отбросив и опалив волосы, веки схлопнулись, слиплись намертво, защищая глазные яблоки от опасности быть сваренными в собственном соку. Даже так, с обратной, изнаночной, стороны себя, он видел яркое до жёлтой зелени, чёрно-алое бушующее облако, бросающееся из стороны в сторону отчаянным зигзагом, и в центре этого облака — пляшущую фигурку, словно составленную из палочек, чудовищно жалкую марионетку со вскинутыми словно в экстазе руками.
Нет-нет-нет!
Письмо дёргалось и вопило, и так же оглушительно, хоть и не слышно, выл и вопил он сам, вторя тому, что корчилось и извивалось, сначала в безуспешной попытке сбить огонь, затем — повинуясь тем же рефлексам, что заставляют рыбу биться на раскалённой сковороде — этой страшной предсмертной механике, превращающей человека в суматошно мечущийся клубок.
Плифф! Плафф!
Что-то хлопнуло, пламя опало и вскинулось снова, получив новую порцию пищи. Сквозь прижмуренные, лишившиеся ресниц смотровые щели Хаген увидел, как огнемётчик сделал несколько шагов назад и вдруг метнулся в сторону, рассыпая искрящийся дождь. Какой аттракцион! Мориц Великолепный, Огнедышащий Парень из Арнольдсвайлера! «Прекратите это, ради Бога!» Сквозь выкипающие и вновь наворачивающиеся слёзы Хаген увидел, как кто-то из патрульных поднял винтовку, но не успел выстрелить: новый отчаянный рывок — и охваченное струящейся плазмой тело оказалось на краю траншеи. Раз-два — выбросило кулаки-протуберанцы — и рухнуло вниз, как в бочку, откуда тотчас же — пфф! — взметнулся яростный, жадный язык, окружённый мириадом крошечных жалящих ос.
«А-а-а, — выдохнул хор ревущих, беснующихся голосов в голове Хагена. — Ааах!» — всхлипнул и затих, остался лишь ровный гул и треск гигантского костровища, шелест наложенных друг на друга радиопомех. Прижатое плотной, накалившейся полусинтетической тканью письмо затрепетало и испустило дух.
Мориц Великолепный закончил своё выступление.
***
— «Что может быть вкусней, милей румяных, сладких кренделей?» — мурлыкал Франц, поднимаясь вверх по склону.
Известняк хрупал под гусеничными траками его ботинок. Казалось, что вездеход-трансформер, по недоразумению принявший обличье человека, медленно едет по дороге из костей. Сначала из-за крутого гребня появилась голова с багрово светящимся нимбом, затем мощные плечи в теплозащитной броне из углеродного волокна. Смена кадра. Хаген моргнул, вперившись взглядом в гипсовое лицо, нависшее над ним как лунный диск.
— Ох, какой бледный! — посетовал Франц. — Сразу видно: эмпо-деградант. Маленький братец. И гляньте-ка: опять извозился, грязный как свинья. Ну да что с тобой поделаешь, мастер Йорген. Дай-ка я тебя почищу!
Он и впрямь принялся отряхивать его одежду от сажи и копоти, бесцеремонно ворочая неподвижное тело. Вопреки опасениям, он не полез в нагрудный карман, напротив, осторожно отодвинул руку, избегая контакта с тем, что пришло с Территории. Удовлетворившись результатом, положил добычу на лопатки и опять надвинулся сверху, загромождая обзор.
— «Я отучу тебя, злодей, от этих плутней и затей…»
Хаген затаил дыхание, испытывая уже не ужас, но непреодолимое омерзение. Сам ли по себе или поддавшись влиянию Территории, но Франц Перешёл Черту. Возможно, никакой черты и не было, возможно, она существовала лишь в сознании, но вспоминая неверие в глазах Морица, Хаген понимал, что грань, водораздел, демаркационная линия — не миф, не измышление, а самая бесспорная, самая реальная реальность.
— Что же он в тебе нашёл? — прошептал Франц. — Тебе известно? Покажи. Дай намёк. Может, я нашёл бы тоже?
Он стащил перчатку и провёл подушечками пальцев по его лицу, уделив внимание глазницам, скулам, переносице, троекратно очертив губы, будто пытаясь замкнуть их навсегда. Ухватив за грудки, оторвал от земли, подтянул к себе вплотную. От него исходил навязчивый, до боли узнаваемый запах — индивидуальный обонятельный почерк с привкусом мятных леденцов, зубной пасты и кордита, уловимый даже сквозь терпкую дымную пелену, оседающую в горле и на зубах частицами золы и пепла.
— Что в тебе такого, чего нет во мне?
«Спроси хозяина», — хотел сказать Хаген, готовый на всё, лишь бы избавиться от этих вкрадчивых, паучьих прикосновений, похожих на блуждание слепого по точкам таблицы Брайля, однако мышцы не повиновались ему, и изо рта вырвалась слюнявая мешанина звуков, какую мог бы издать слабоумный паралитик. Но Франц горестно кивнул, показывая, что понял.
— Он не ответит. Я должен догадаться сам.
«Так не мухлюй, — подумал Хаген, дрожа от гнева и ярости, запертых в глухой, омертвевшей коробке плоти. — Не ловчи, не списывай, не подглядывай исподтишка в чужую тетрадь. Напряги извилины! Только всё напрасно: суррогат не станет человеком, хоть наизнанку вывернись! Выкуси, сволочь!»
Словно отследив ход его мысли, охотник блеснул глазами:
— Прощай, солдат! Я буду по тебе скучать.
Он быстро поцеловал Хагена в щёку и разжал руки, позволив его телу грянуться оземь.
Увлекаемое собственной тяжестью, оно заскользило вниз по склону — сначала медленно, потом быстрее, подскакивая на кочках. Хаген втянул голову. Его тащило и подбрасывало, вертело и трепало словно бельё в барабане стиральной машины. Песок, казавшийся таким мягким, состоял из лезвий и соляных кристаллов, они впивались в кожу, ранили её, и каждый удар о поверхность сопровождался тучей мелкозернистой пыли, набившейся за пазуху, в рот и в уши.
