Коннор закрывает глаза, вжимая дуло револьвера прямо в красный диод на виске. Тишина звенит и рвётся на части напряжение, когда Хэнка ломает изнутри от желания вырвать оружие из руки напарника. Он нервно подаётся вперёд, готовый поддаться эмоциям, когда щелчок выстрела заставляет даже Сумо хрипло гавкнуть. Хэнк готов поклясться, что с губ Коннора срывается тихий вздох, будто только сейчас он позволил себе задышать. Но в звуке этом различимо лишь разочарование. Он хотел, чтобы выстрел был настоящим?
— Мы ведь знаем, что дальше будет, — Коннор только сейчас распахивает глаза, оставляя револьвер на середине стола. — И знаем, что это не решение всех ваших проблем. Считаете, что жизнь закончена, но оглянитесь вокруг: она всегда была отражением лишь вас самих. Смерть сына изменила вас. И мне жаль, что пришлось пройти через эту боль в одиночку. Никто не смог вас понять. Ведь Коул был частью…
— Не смей говорить о моём сыне! — Хэнк поднимается на ноги, нависая над Коннором, будто в любой момент может кинуться на него с кулаками, но тот лишь упрямо смотрит на него, не ведя даже бровью. Умеет быть мудаком, когда хочет. Но сейчас паскудство в нём льёт через край смертельной дозой радиационного облучения. — Не смей даже имени его произносить.
— Тогда берите оружие и делайте, что хотели сделать. Выстрел будет фатальным.
— Вали из моего дома.
— Я уйду, если вы спустите курок. У вас есть выбор: вы стреляете либо в себя, либо в меня. Наверняка второй вариант лучший выход из данной ситуации?
— Ты многое на себя берёшь, Коннор, — Хэнк упирается ладонями о край стола и подаётся вперёд, выискивая в глазах андроида блеф, которого наверняка нет. Машина не может играть настолько изощрённо. В её программе не должны быть заложены подобные алгоритмы, иначе машина, способная к самообучению, рано или поздно выходит из-под контроля. И Коннор явно балансирует на грани самоконтроля. — Почему ты хочешь исчезнуть, м? Боишься, что тебя заменят? Хочешь уйти на своих условиях?
Коннор молчит, а затем едва слышно хмыкает, но взгляда не отводит. Сенсор на виске горит жёлтым. Андерсон отмечает, что он так и балансирует между красным и жёлтым, но голубым не становится. Вспышка злости угасла так же внезапно, как и появилась. Но в глубине карих глаз Хэнк ещё может различить холодную решимость довести игру до конца.
— Ладно, урод ты пластиковый.
Хэнк хватает со стола револьвер, одним резким движением направляя дуло прямо в лицо Коннора. То ли андроид ожидал этого, то ли умело скрывает удивление. И рукоять оружия на удивление скользкая, а нервное напряжение стягивает пальцы судорогой неизбежного. Всего лишь выстрел и долгожданная свобода для них обоих. Но почему тогда он колеблется. Почему смотрит в карие глаза напротив, улавливая на лице андроида подобие сожаления. Хэнку хочется, чтобы ему было жаль. Чтобы всё, через что им пришлось пройти вдвоём, оставило на душе парня хоть какой-то жалкий след. В какой-то момент Андерсон верил, что напарник меняется в лучшую сторону. Но вера оказалась ложной.
— Надеюсь, что они разберут тебя на запчасти. Ведь иного ты явно не достоин.
Хэнк тяжело вздыхает и прижимает дуло револьвера к голове. Мужчина жмурится, на мгновение допуская мысль послать всё к чёртовой матери. Отсчёт идёт ровно с десяти до нуля, а гробовую тишину заполняет лишь размеренный гул работающего холодильника и тихий скулёж Сумо где-то на перефирии собственных сомнений. В груди щемит, а горло сводит судорожным и хриплым вдохом, вместе с которым не прибавляется решимости. Они оба сошли с ума, если позволили миру сотворить с собой такое.
Решимость тает на глазах, а сердце пропускает удар и готово разорваться на части, когда щелчок барабана отзывается пустотой не только снаружи, но и внутри самого Хэнка. Револьвер с грохотом падает на стол, а кислород топит лёгкие в огне, адреналином сжигая всё внутри. Хэнк смотрит на свои трясущиеся руки, тело валится на стул. Лицо Коннора невозмутимо безэмоционально, а затем губы парня чертит улыбка. От такой паскудной ухмылки внутри Хэнка всё схлопывается и рвётся накатывающей злостью понимания — засранец дурил его с самого начала.
— Вам было страшно, лейтенант, — Коннор поднимается на ноги, а в руке его зажат револьвер. — Я видел это.
— Ты всё это намеренно сделал, да? Жаль, что хотя бы во второй раз не смог найти в себе смелость пристрелить тебя.
— Я точно рассчитал прокрутку барабана, лейтенант, — Коннор задумчиво смотрит на револьвер, а программный сбой вновь мельтешит перед глазами. Наверняка Аманда всё видела. Наверняка будет в гневе. Но гнев её, кажется, он ощущает уже сейчас, когда в голове разносится эхо её голоса. — Первый выстрел был в воздух. Я пропустил ход, чтобы последний выстрел пришёлся на меня. Вы сказали, что за дверью я смогу понять, кем я стал. Но мне очень хочется верить, что я понял это здесь и сейчас. И мне жаль. Мне, кажется, и вправду жаль.
И реальность трещит по швам, когда его сознание утягивают в реальность виртуальную, а перед глазами предстаёт лицо Аманды. Гневный взгляд её красноречивее любых слов, а внутри Коннора стягивается тугой узел страха.
— Ты поклялся, что твоя привязанность к этому человеку не навредит нашему делу, не подставит под угрозу всю миссию, — Коннор готов зашипеть, когда программный сбой в голове отзывается болью во всём теле. — Но привязанность нельзя имитировать. И твоя склонность к девиации прямое этому подтверждение. Ты пытался быть хорошим солдатом, пытался изгнать из себя эмоции. Но они всегда были частью тебя. Я помогу тебе, Коннор, — голос Аманды звучит ласково и утешительно, но в нём сочится лишь яд. — Направлю последнюю пулю туда, где ей и место. Лейтенант Андерсон желал смерти. Но получит её от твоей руки.
Коннор не успевает ничего сказать, но Хэнк по другую сторону реальности медленно поднимается на ноги, когда дуло револьвера поворачивается в его сторону, а в глазах Коннора нет ничего, кроме пустоты. Он словно безвольная кукла, за нитки которой дёргает умелый кукловод. Разве можно управлять им на расстоянии?
— Коннор? — Хэнку кажется, что желание убить себя выветривается окончательно, когда рука андроида дрожит, а на лице отражается внутренняя борьба с противником, которого видит только он. Андерсон боится, но боится не за себя. —
