– Ты прав, – сказала она, – за все надо платить. За глупость – дороже всего. – Она поднялась, а я лихорадочно соображал, что она имеет в виду. И тут она добила окончательно:
– Впрочем, такой жирный кус, как твой шеф, лучше иметь… как минимум, в плюсе. Да, кстати о прошлом… я тебе ничего не должна – так сложились обстоятельства. Так что… И ты прав, если надо будет с тобой переспать ради дела…
– А… – попытался я ее перебить, но она не дала.
– А прошлый раз… – продолжила она, но я все-таки ее перебил:
– Я имел в виду, ты бы и с ПиПи… ради дела?
Она посмотрела на меня как на таракана и сказала:
– Пойдем, если приспичило.
Мне приспичило, невооруженным глазом было видно. Я не собирался изображать из себя оскорбленное достоинство, тем паче что его и не оскорбляли. В общем, ночь задалась отменная! Ничто так не способствует сексу, как разгадюшенные амбиции. А они были с обеих сторон.
* * *Дед, само собой, не спал. Достал он меня этим, хотя я с шестнадцати лет пытался отучить его от привычки дожидаться, пока «цыпленок» припрется в гнездо. Он перестал доставать меня вопросом «Не мог позвонить?» и даже не притворялся спящим или ждущим. Лежал у себя и читал. Я протопал к себе, разделся, лег, закрыл глаза и сказал: «Никакого анализа! Спать!» И провалился в сон.
В субботу мы с Дедом отправились на дачу. Туда подвалили его друзья – недобитые аристократы и обуржуазившиеся хиппи, как их называла мадре. Та еще компания! Я знал всех их с детства и очень любил. Они меня – соответственно. Для них я был чем-то вроде сына полка. Точнее, они называли меня виконт де Бражелон. Мне это льстило до той поры, пока я не понял, что лесть относилась к Деду – для них он был Атос, а я так… по логике продолжения. Но тогда я еще не был циником, Деда любил свято и особенно не страдал от прозрения. Что меня удивляло, так это разношерстность компании и то, что они никогда не приводили женщин. Это был закрытый мужской клуб. Там я научился играть в покер, преферанс, шахматы, разбираться в политике и женщинах (приводить не приводили, но говорить говорили, причем абсолютно не стесняясь моего юного возраста). Именно там, в клубе, я понял, что придурковатый вид – мое главное оружие, и научился отменно им пользоваться. Преф и покер научили меня молчать и держать в узде не только чувства, но и мимику. Владение таким арсеналом боевых искусств делало меня неуязвимым для среды – от ровесников до учителей. Потом оно помогало мне в отношениях с сослуживцами и с женщинами. Кроме разве что Элис. Но, как говорится, еще не вечер.
Свой вопрос об АнАне я закинул во время шашлыка, зная, что, когда клуб сядет играть, разговоры станут невозможны. А продлится игра до подутра. Никто о таком не слыхивал, даже Владислав, в чине полковника пребывающий в известной конторе. Кстати, всех Дедовых друзей я называл по именам. Пошло это сызмальства, когда я еще был в возрасте грассирования – от трех до пяти. Как-то я обратился к тогда еще кандидату чего-то связанного с генной инженерией (ныне, естественно, доктору и профессору) Игорю Николаевичу: «Игореша, ты обещал мне мутированного ослика. Где?» Игореша хмыкнул: «Чего тащить откуда-то, когда вокруг полно». Все рассмеялись. Я не понял и вознамерился продолжить допрос. Дед зыркнул на приятеля и перевел стрелки: «Мика, почему ты обращаешься к Игорю на ты? Надо на вы».
«Так он же один», – резонно возразил я. Общество умилилось и разрешило мне во веки веков обращаться ко всем на ты и по именам. Дед не возражал, ибо добился главного – отвел разговор о «мутированных ослах». Почему я сейчас вспомнил об этом? Наверное, депресняк замучил и душа жаждала то ли садизма, то ли мазохизма. Всеобщее незнание личности кандидата усилило это чувство.
– Странно, – продолжил я развивать тему, – мне казалось, что ваша контора знает все и обо всех.
– Брось, – вяло отмахнулся Вадик, – много чести копаться в каждом мудаке и лузере.
– А по каким критериям ты относишь людей в эти категории? – не унимался я.
– Категория одна – если не мешает жить, пусть себе живет. А что ты им интересуешься, бабу он у тебя увел, что ли?
– То есть меня интересует только это? – Я опять отвел тему, чтобы ушлый Вадик не заинтересовался раньше времени кандидатом. – Забавно. Выходит, раз я не мешаю вам жить, то или мудак или лузер? Контору интересуют такие? И кто конкретно?
– Легче было бы отшутиться: «Скорее, первое», но так как ты свой, то отвечу честно: «С чего ты взял, что не интересен нам?»
Если бы я не заметил, как отвисла челюсть у Деда, то вряд ли справился со своей.
– Премного благодарен, – отвесил я поклон, – все лучше, чем мудак или лузер. ПиПи вот без раздумий отнес меня ко вторым.
– Мудак! – смачно резюмировал Вадик и пояснил: – Не по нашей категории, а по жизни.
– Напрасно вы так категорично, – вступился я за честь шефа, в надежде что-нибудь пронюхать, – не так он прост, как кажется.
– И в этом его проблема, – заявил Вадик. Тут некстати вмешался Ашотик, сказав, что, раз с Микой понятно, пусть чертов гэбист хоть раз скажет правду, а именно, кто из присутствующих к какой категории относится. Общество разволновалось. Дед заявил, что неча устраивать перлюстрацию, но Ашотик уперся и стоял на своем. Остальные его поддерживали. Я лихорадочно соображал, как бы перевести разговор в интересующее меня русло, как вдруг услышал вопль седобородого и импозантного оперного баритона Харитоши: «А может, и на нас тебе стучат?» Я опупел. Остальные тоже.
– А чего на вас стучать, – невозмутимо заявил Вадик, – вы отработанный материал.
Это он напрасно сказал. Генка по кличке Бретер, по профессии архитектор, вскочил, явно собираясь дать Вадику по фейсу. Как самый молодой, я среагировал раньше всех, и удар пришелся по моему черепу. Я растянулся на полу, не столько из-за силы удара, сколько потому, что поскользнулся на шкурке помидора. Мужики на мгновение затихли. Страшной тишиной. Наверное, вид у Деда был такой. Я уже собирался успокоить их и встать, потом решил, пусть лучше переключатся на меня, чем продолжат разборки. Неправильное было решение. На меня обрушился
