И для кого все это затеяно? Ведь волынские князья несколько лет назад были покорены Святославом и Плеснеску больше не угрожают.
Однако чем не стеклянная гора из преданий, куда отважный молодец лезет, надев на ноги и на руки железные когти! Для Старого Йотуна обиталища лучше и не придумать.
А теперь еще и красную деву туда приволок – точно Кощей…
Внутри города княжий двор был обнесен отдельным тыном: понятная предосторожность в таком месте, где ходят сотни чужих людей, здешних и приезжих. Уже рассвело, и время шло к полудню, однако ворота оказались закрыты.
– Что у вас такое? – спросил Лют гридей у ворот. – Десятского позови мне.
Усатый гридь – по виду морованин – окинул киевского боярина взглядом скорее вызывающим, чем уважительным, и молча ушел. Лют невольно набычился, в душе готовясь к недоброму. Десятский пришел не так чтобы скоро – русы начали зябнуть, перетаптываясь на снегу. Не рассчитывая долго ходить, они оделись и обулись легче, чем в дорогу.
– Зря пришли, – десятский покачал головой. – Князь вас сегодня не примет.
– Что так? Нездоров?
Ржига и его гости вчера ни слова не сказали о том, чтобы Етон был болен или в отъезде.
– Богу хвала, князь здрав. Но говорить с вами… – Десятский еще раз окинул Люта взглядом сверху донизу, словно исход беседы зависел от этого осмотра, – недосуг ему.
– Всегда был досуг, а теперь недосуг? – Лют положил руки на пояс и придвинулся к десятскому. – Он знает, что к нему из Киева Святославовы люди прибыли?
– О вас ему передано.
– И что?
– Он сказал: недосуг. Ты что, уши в дороге застудил?
– Кто из бояр на дворе есть? – Лют кивнул на строения за спиной десятского.
Все в нем уже кипело от возмущения, но вступать в пререкания с десятским ему было невместно.
– Сотский, Беле.
– А ну, позови, – надменно велел Лют.
Варяга Беле, из волынских русов, Лют знал по прошлым годам. Однако тот смотрел на гостя так, будто видит в первый раз и будто они не пили за одним столом на зимних пирах этого самого двора уже не один год и не два.
– Князь сегодня делами не будет заниматься. Приходите в другой раз.
– В какой другой? Беле, ты что, памяти лишился?
– А что я? Князь так приказал. Никого сегодня из чужих не пускать.
– Может, он болен? Старый ведь человек…
– Наши старые получше ваших молодых будут! – усмехнулся Беле, и Лют сразу понял, к чему относится эта усмешка. – Идите, кияне, в другой раз приходите.
И знаком велел гридям закрыть ворота. Лют сперва хотел им помешать, но опомнился: хорош он будет, с десятком купцов и отроков осаждая княжий двор Плеснеска! За пьяного посчитают.
Пришлось со стыдом и досадой возвращаться назад на гостиный двор. На сердце у Люта все кипело: его, Святославова посланца, Свенельдова сына, старый йотун не пустил в дом! Из ума выжил на третий век! Будто Лют побираться пришел!
Ржига удивился быстрому возвращению киян, а еще сильнее – причине этой незадачи. Вернувшись назад на гостиный двор, они расселись по лавкам, распахнув кожухи, под которыми пестрели нарядные кафтаны с отделкой цветным шелком, а у самого Люта – и серебряным позументом на груди. Мрачность лиц не вязалась с праздничной яркостью платья.
– Недосуг ему! От жены, что ли, оторваться не может? – возмущался Лют, размахивая перед собой шапкой на меху выдры. – Не вчера же он женился! Мог бы уж натешиться и про ум вспомнить!
– Он сказал, что… из-за жены? – Явно удивленный Ржига еще сильнее прищурил морщинистые веки.
– Я не знаю, что он сказал! Ко мне только Беле-сотский вышел, сделал милость!
– Постой, Свенельдич! – Его тронул за рукав один из спутников, Гридя Бык. – Ты, Ржига, вчера говорил, кто ваша княгиня родом-то?
– Унемысла луческого дочь.
– То-то же! – Гридя многозначительно поднял палец. – Унемысла луческого. Видать, не дружбу к нам она в приданое принесла.
– Придержи коней… – Лют бросил шапку на пустой стол.
Пять лет назад Святослав ходил войной на Волынь и добился права брать дань с лучан и бужан. До того все волынские, бывшие дулебские земли были под рукой у князей, сидевших в старом городе Волыни на Буге. Когда-то им подчинялся и Плеснеск, но этот край волынские князья потеряли еще лет сто назад. В сражении с русами Святослава был убит волынский князь Жировит, младший брат уже покойного Людомира, а его данники перешли под руку киевскому князю. В их числе и племя лучан во главе с Унемыслом из Луческа.
А ведь Гридя прав. Немногие эти слова вдруг осветили поздний брак старого йотуна совсем другим светом. Без малого двадцать лет, со смерти княгини-морованки, Етон обходился без жены, а теперь, на санях сидя, вдруг удали исполнился? Видно, дело здесь в другом…
– Смотри! – Вальга хлопнул себя по колену. – Етон с князьями нашими тот ряд заключил, потому что с Волынью воевать не хотел. А ныне Волынь ему не страшна – кто там был боевитый, тех мы со Святославом в Навь спровадили. Теперь Волынь у нашего стремени ходит, Етону не угрожает.
– Уж не надумал ли он теперь, бесеняка старая, ряд разорвать? – горячась, подхватил Торлейв. – Вот и соратников себе набирает, да среди данников наших! Уж понятно, в Луческе не друзья наши сидят!
Вальга и Торлейв между собой были единоутробными братьями, а с Лютом состояли в причудливой степени родства-свойства. Мистина, его старший брат, был женат на Уте, а Ута приходилась родной сестрой Асмунду – отцу Вальги, и двоюродной сестрой Хельги Красному – отцу Торлейва. Будучи внуками братьев Олега Вещего, эти двое выросли весьма бойки и горделивы и с детства привыкли говорить «мы», имея в виду ближний к киевским князьям дружинный круг. Они воплощали самый цвет киевской руси – потомки заморских выходцев и днепровских славян, что знали дела, менявшие судьбы держав, не по сказаниям гусляров, а по семейным преданиям, по воспоминаниям дедов и отцов. Торлейв родился в хазарском Корчеве, где тогда жила их с Вальгой общая мать, и вместе с ней приехал в Киев – малым ребенком, но уже сиротой. Отец его, знаменитый Хельги Красный, после второго похода Ингвара на греков ушел за Гурганское море и там сгинул, попытавшись, но не сумев основать собственную державу в сарацинском городе Бердаа. Получив на другой год
