Ну да, еще и матрона обвиняла ее в этом же…
– Не знаю, кто этот вздор выдумал! – буркнула Лиза себе под нос. – Дед моей матери был немцем, и то еще неизвестно, из какой веры он в православие перешел – может, из лютеранской, а может, из иудейской…
– Жаль… – произнес Холмский. – А я-то надеялся, что вы выйдете замуж и родите чистокровных русских детей.
Лиза вспомнила его разговоры про здоровый славянский элемент.
– Вы меня для этого и спасли? – спросила она.
– Я спас вас, потому что вы ни в чем не виноваты, – сухо сказал Холмский. – И вы нужны стране живая.
Он усадил Лизу на стул и взял за ногу, чтобы вдеть ее в штанину брюк.
– Нельзя, чтобы таких красивых женщин убивали! – продолжил он. – Это противно природе и здравому смыслу! Не лезьте в эту кашу, живите себе мирно, а убивать друг друга предоставьте нам, мужчинам… Так, вторую ногу… Никогда бы не подумал, – сообщил он, – что буду вас одевать, а не раздевать…
Концы штанин пришлось подвернуть, чтобы они не волочились по земле. Потом Холмский туго перепоясал Лизу ремнем, поверх сорочки надел на нее куртку, которая была ей почти впору, бросил к ее ногам штиблеты, найденные в соседнем отделе. Затем, снова делая Лизе больно, заплел в тугой узел волосы на затылке и нахлобучил сверху кепку, надвинув Лизе почти на самые глаза. Под конец выдал ей нарукавную повязку, какие носили патрули.
– Ну все, теперь мы с вами городское ополчение, – объяснил Холмский.
– У меня же оружия нет, – сказала Лиза.
– На всех оружия все равно не хватило. Кто с оружием, почти все немцев ловят. Сюда горных егерей вызывать надо, а Дурново, того и гляди, этих бедолаг с двустволками пошлет лес прочесывать! Старый казнокрад совсем сбрендил… А вы в такой момент вздумали в город являться!
– И куда мы теперь? – спросила Лиза.
– Отведу вас в «Ореанду», к Шахматовой, – ответил Холмский. – Там и придумаем, как с вами дальше быть.
– Но… – промолвила было Лиза и прикусила язык: если Холмский знает про заговор, то ему виднее, что делать, а если не знает, то и пусть не знает. – Она никуда не уехала?
– Нет, кажется. С утра здесь была. Пока никто не знал, где немцы и сколько их, все по домам сидели и только сейчас побежали.
– А мои родные? – Лиза вдруг вспомнила, зачем она вообще отправилась в Ялту. – Где они, что с ними?
– Ваша тетя и брат временно задержаны, – Холмский чуть усмехнулся, – для их же безопасности.
– Никакой Шахматовой! – заявила Лиза. – Я иду в Особое отделение!
Холмский ткнул пальцем в ее вспухшую губу:
– Вам этого мало? Еще хотите получить? Вы, видно, воображаете, что станете героиней громкого процесса, ловкие адвокаты разоблачат все наветы в ваш адрес, восторженная публика вынесет вас из зала суда на руках, зло будет наказано, а справедливость восторжествует! Я натурально понимаю, что вы, как всякий артист, жаждете внимания аудитории, но не рассчитывайте, что это будет ваш звездный час! Все, что вам светит, – гарантированный расстрел в двадцать четыре часа, если раньше вас не найдут повесившейся в камере! Думаете, господин Папахин, – назвал он имя заместителя Ужова, – начнет дожидаться, когда вы станете давать показания? Раз он уже объявил вас шпионкой…
– Так это Папахин? – переспросила Лиза замирающим голосом.
– Да вы что, правда ничего не знаете? Когда сюда ночью примчался ваш Левандовский с рассказом о том, что случилось в Кацивели, Папахин приказал обыскать виллу Бондаренко, и там обнаружили эти негативы, а вместе с ними – признание Благолепова: мол, вы его соблазнили, завербовали в шпионы, а теперь он готов сознаться, да только боится за свою жизнь… Очень удобно – покойник с того света указывает на убийцу, да еще и снимки не поленился приложить…
– Господи, господи… – прошептала Лиза, и у нее из глаз брызнули слезы.
– Елизавета Дмитриевна, держите себя в руках! – прикрикнул Холмский. – Мы – патруль, патрульные не плачут!
Лиза едва его слышала. Она все это время переживала, не знала, как ей жить дальше, а оказывается, в тот момент, когда Бондаренко летел с обрыва, вести о разоблаченной предательнице уже шли в народ! Лиза забыла о том, как еще полчаса назад над ней издевались, плевали в нее, были готовы забросать камнями, – все смыла волна облегчения и радости, хотя, казалось бы, чему радоваться? Ее по-прежнему окружал напуганный, враждебный город, и встреча с любым ловцом шпионов могла закончиться для нее у ближайшей стенки.
Глава 27
Лиза опасалась, что нелепый маскарад, устроенный Холмским, будет разоблачен первым же встречным, но на охваченных паникой улицах никто не обращал на них внимания. Людские потоки то несли их с собой, то двигались навстречу, Лиза на каждом шагу путалась в широких штанинах, слишком большие штиблеты едва не слетали с ног, а Холмский шагал и шагал вперед, и она едва поспевала за ним, охваченная непонятным страхом отстать от него и пропасть в этом опасном городе.
Какая-то женщина загородила им путь, вцепившись в Холмского и что-то от него добиваясь: у нее то ли украли чемодан, то ли потерялся ребенок. Что ей ответил Холмский, как ему удалось от нее отбиться – Лиза так и не могла понять. Потом вдруг – два приличного вида господина, сцепившиеся в яростной драке. Лиза, шарахнувшись от них, приложилась плечом к железной шторе, скрывавшей витрину какого-то магазина – едва ли не того же самого, где вчера она выбирала платье. Груда истоптанного дамского белья под ногами, скомканные, размокшие листы исписанной бумаги… И тут же, у моста через Учан-Су, – то ли митинг, то ли просто некий самозваный оратор надрывался и бил себя в грудь, по нацепленному на нее сине-бело-красному банту: «Я, ветеран Ледового похода! В двадцать первом году мы брали Москву! В сорок первом возьмем Берлин! Пробил час! Очистить мир от большевистской заразы! Слава России! Слава белому делу…» И гарь, висевшая в воздухе вперемешку с моросью – бесконечная гарь, словно весь город был окутан дымом костров, на которых сгорали мечты, надежды и желания…
Потом была какая-то по-дорожному одетая седая старуха с дюжиной истошно лаявших и рвавшихся во все стороны мопсов и левреток на сворках, у стеклянных дверей оравшая на пятившегося от нее швейцара, и рядом – рыдавшая навзрыд скромно одетая девушка – вероятно, горничная – с шляпной коробкой в руках. Только когда Холмский провел Лизу внутрь, сквозь эти стеклянные двери, она поняла, что они добрались до «Ореанды», с трудом узнав ее непривычно безлюдное фойе, где под потолком из
