– Значит, очнулись, – сказал блондин, сидевший поблизости, у него не было правой руки.
Кляйн видел, что он в больничной койке, но далеко не в больнице. Скорее в какой-то старомодной гостиной: толстые парчовые шторы, большое пианино, паркет в елочку.
На стене напротив него висели две картины: они, несмотря на позолоченные рамы, заметно выбивались из ансамбля. Одна была простым портретом мужчины, только вместо лица у него зияла розовая конусообразная дыра. На второй, в серо-бурых тонах, был изображен мужчина в кожаной шапке, с ампутированной ниже бедра ногой. Одной руки у него практически не было, вторую то ли частично отрезали, то ли ее скрывала перевязка. Человек был то ли слеп, то ли закатил глаза. То ли пел, то ли кричал – Кляйн не понимал. Рядом в луже крови лежала женщина, наполовину скрытая полотняным мешком.
Кляйн вдруг осознал, что блондин пристально, чуть ли не с жадностью наблюдает за ним. Кляйн слегка повернул голову, чтобы ответить на взгляд. Незнакомец даже не моргнул.
– Какую предпочитаете? – спросил он с легкой улыбкой, показывая на картины.
– А какая разница? – спросил Кляйн.
Блондин сразу прекратил улыбаться:
– Ну конечно, разница есть.
– Это проверка?
– Какая еще проверка? Это просто вопрос вкуса.
– А если я скажу, что мне нравятся обе?
– А вам нравятся обе? Совершенно одинаково?
– Что я здесь делаю? – спросил Кляйн. – Что происходит?
– Где же мои манеры? – сказал блондин. Потянулся, словно хотел положить руку на единственную ладонь Кляйна, но лишь слегка толкнул его культей. – Вы с нами, – сказал он заговорщицки. – Поверьте, здесь вы в безопасности.
– Ты кто?
– Зовите меня Павлом.
– Ты хочешь меня убить, Павел?
– Какая странная мысль.
– Сколько я уже здесь?
Павел пожал плечами:
– Несколько дней.
– Где – здесь? – спросил Кляйн.
Павел улыбнулся:
– Об этом сейчас переживать незачем.
– Но… – начал Кляйн.
– Никаких «но». – Павел встал и перешел к двери. – Вы еще далеки от выздоровления. Лежите. Постарайтесь уснуть.
Но уснуть Кляйн не мог. Лежал в койке, таращился на две картины: слева – точную и стерильную, справа – в светотени, словно автор подражал безумному голландскому мастеру. Свет из-за окон слегка сдвинулся, прополз по стенам, потом исчез. Окна медленно потемнели, стали матовыми, комнату освещала единственная лампа сбоку, у кресла с подголовником, где раньше сидел Павел. Теперь картины было не разобрать – свет отражался от краски и переливался бериллами, скрывая изображение.
В полумраке Кляйн занервничал. Медленно сел. Голова ныла, но не так, как в больнице. Когда он двигал плечом, то все еще чувствовал давление в глазу, но не более. Ноги болели и работали нехотя, но через миг он все же сумел вытащить их из койки и встать.
Почти тут же, рядом, оказался блондин, слегка коснулся его локтя. Кляйн даже не понял, откуда тот взялся, – явно не из двери. Может быть, из-за штор?
– Вам надо отдохнуть, – сказал блондин успокаивающим голосом. – Незачем вскакивать.
Это не тот человек, что раньше, вдруг понял Кляйн, – не Павел, хотя и очень похожий. Этот был с тяжелым лицом, невысокий.
– Что вам нужно? – спросил Кляйн.
– Вы что-то хотели? – спросил мужчина. – Если скажете, что вы хотите, я сделаю всё в возможное, чтобы достать это для вас.
– Где Павел?
– Я Павел.
– Так звали другого человека, – сказал Кляйн. – Ты не Павел.
– Мы все – Павлы, – ответил мужчина. Легонько коснулся груди Кляйна, подтолкнул на койку. – Прошу, прошу, отдыхайте.
Кляйн позволил второму Павлу уложить себя в постель, поднял сперва одну ногу, потом вторую, пока не лег так же, как раньше, в полумраке, глядя на расплывчатые формы картин. Павел прошел за кровать и скрылся из вида.
Подъем с кровати, даже короткий, как будто совершенно измотал Кляйна. Возможно, Павел – второй Павел – был прав.
Наутро его разбудил третий блондин, тоже без правой руки. Он вошел в дверь, поднос опасно балансировал на его культе. Незнакомец поставил его на прикроватный столик, помог Кляйну сесть, потом переставил поднос на его колени. В маленьких серебряных мисочках лежали фрукты, вареное яйцо и толстые куски бекона. По уголкам подноса располагались треугольнички тостов, словно украшение, а еще стояли стакан молока и стакан апельсинового сока.
Кляйн взял яйцо. Откусил, взглянул на мучнистый желток вкрутую. Блондин одобрительно пробормотал.
– Что такое? – спросил Кляйн. Приглядевшись к мужчине, он понял, что волосы у того были светлыми не от природы. Их покрасили.
– Я так и знал, что вы сперва возьмете яйцо.
– Правда?
Мужчина кивнул и улыбнулся.
– У вас тут что, сплошные проверки? – сказал Кляйн.
Улыбка мужчины потухла:
– Я не хотел вас обидеть. Мне бы в голову не пришло вас проверять, дорогой друг Кляйн.
Кляйн буркнул, засунул остатки яйца в рот, прожевал и спросил:
– Как тебя зовут?
– Я Павел.
– Неправда.
– Мы все Павлы, – ответил мужчина.
Кляйн покачал головой:
– Вы не можете все быть Павлами.
– Почему? – спросил мужчина. – Это урок?
– Урок? – сказал Кляйн. – Это что еще значит?
– Мне это записать?
– Что записать?
– «Вы не можете все быть Павлами». И все, что сходит с ваших уст.
– Нет. – Кляйн чувствовал, как внутри него растет странный ужас. – Не надо ничего за мной записывать.
– Это тоже урок? – спросил Павел. – Ничего не записывать?
– Нет никаких уроков. Хватит это твердить.
Кляйн приступил к бекону. Пока он ел, Павел смотрел на него, сосредоточенно наморщив лоб, словно боялся что-то упустить.
– Я здесь пленник? – спросил Кляйн.
– Пленник? Но мы же вам помогаем.
– Я хочу уйти, – сказал Кляйн.
– Зачем? – осведомился Павел. – Мы в вас верим, друг Кляйн. Зачем вы хотите уйти? Вы еще не поправились.
– Тебя же не всегда звали Павлом, правильно? – спросил Кляйн.
Павел как будто удивился и неохотно признал:
– Нет.
– И как тебя звали раньше?
– Мне не полагается об этом говорить. Это мертвое имя. «Чтобы обрести себя, нужно потерять себя». Это урок.
– Да все нормально, – сказал Кляйн. – Мне сказать можно.
Павел посмотрел налево, потом направо, потом наклонился и прошептал на ухо Кляйна:
– Брайан.
– Брайан? – переспросил Кляйн. Павел поморщился.
– А почему Павел? – спросил Кляйн. – Почему вы все Павлы?
– Из-за апостола. И еще брата философа.
– Что происходит?
– Труд, – ответил Павел с какой-то странной интонацией, словно ребенок, который цитирует что-то наизусть. – Великий труд и чудо, каких никогда не было на сей земле.[1] – Он придвинулся ближе и прошептал: – У нас для вас есть святыня.
– Святыня?
– Ш-ш-ш, – сказал Павел. – Они не понимали ее ценности. Но наш агент понял.
Кляйн краем глаза заметил движение. Обернулся к двери и увидел второго мужчину – без руки, блондина. Тот хмурился.
– А, – сказал Кляйн. – А ты, наверное, Павел.
Павел рядом напрягся. Поднял поднос и заспешил на выход. Павел в дверях подвинулся, чтобы пропустить его, затем пошел следом, прикрыв за собой дверь.
Через несколько часов пришел другой Павел с обедом, а вскоре – новый Павел, который сменил повязку, сделал Кляйну массаж ног и помог дойти до туалета. Оба были неразговорчивы, оба отвечали на вопросы односложно и обтекаемо. Да, их всех зовут Павлами. Да, раньше у них были другие имена, мертвые
