Нет, им с самого начала не стоило быть вместе. Он знал это уже тогда, но ничего не смог остановить. Если бы она его не порезала, они бы наверняка до сих пор не разошлись. И даже когда порезала, этого едва хватило, чтобы вырвать его из отношений. Даже когда он лежал на полу, сжимал бок и ждал, когда же она вызовет скорую помощь, то уже начинал ее прощать, рассуждать, что в каком-то смысле, если подумать, в том, что она его порезала, виноват он сам. А она не хотела сделать ему больно по-настоящему – если бы хотела, взяла бы мясницкий нож. Но нет, она взяла обыкновенный маленький нож, даже не такой длинный, как для стейка – название этого ножа он даже не знал. Разве можно ее винить за то, что лезвие оказалось острее, чем она ожидала?
Конечно, она ничего такого ему не говорила – он все придумал сам, и даже сказал ей перед тем, как потерял сознание в первый раз. Нет, друзьям понадобились дни, если не недели, чтобы убедить его в одном: пусть она ничего такого не говорила, но зато сделала из него человека, который все скажет за нее сам. Она влезла ему в голову и перепрошила, изменила. Настолько, что когда он снова пришел в себя и обнаружил, что ее рядом нет, то не сказал себе «Она меня бросила в беде» или «Она сбежала, испугавшись, что ее арестуют за нападение». Нет, он подумал: «Наверное, она пошла за помощью». И отключился еще дважды, прежде чем заставил себя переползти через комнату, стащил телефон с журнального столика и набрал 911. И не потому – говорил он себе, даже пока набирал, – не потому, что думал, будто она этого не сделала, но только по одной причине: если позвонят и он, и она, то скорая помощь наверняка приедет быстрее.
Прошли недели, но в конце концов его убедили. Она так и не позвонила в 911. Она просто порезала его и сбежала – наверное, подумала, что убила. Даже тогда его бы не убедили, если бы он не осознал, что ей хватило присутствия духа собрать и забрать свои вещи. Просто побег он бы еще смог простить, но побег со всей одеждой и пожитками – дело другое.
Даже тогда он мог бы ее простить, если бы она позвонила, если бы ее голос снова активировал то, что он уже привык считать контрольным механизмом, вмонтированным ему в разум и не дававшим ему прийти в себя. Но друзья – настоящие друзья, которые его выходили, сидели с ним в больнице день за днем, когда рана в животе инфицировалась и он чуть не умер, – спрятали мобильник. Если она и звонила, они удалили все звонки, а когда он о ней спрашивал, говорили ему больше не страдать херней. Они проявили суровую любовь, но именно так помогли ему вылезти из ямы, в которую превратились отношения. А когда ему вернули телефон, то те несколько раз, когда она звонила, они сидели с ним и физически отнимали трубку, говорили ей, что он не хочет разговаривать, чтобы она больше не звонила, чтобы она больше никогда не звонила, что если она позвонит опять, то он выдвинет обвинения. И скоро, даже если их не было рядом, он уже просто мог не отвечать по собственной воле, мог просто удалять сообщения.
Через какое-то время она перестала звонить. Большое облечение. Время от времени, хотя интервалы становились все дольше, он задумывался, что с ней сталось. Но скоро – он даже не думал, что это произойдет так скоро, – он перестал думать о ней вообще.
IIОн вел машину, зазвонил телефон, но имени над номером не появилось. «Неизвестный». Код не местный, но, может быть, где-нибудь поблизости, может, Пенсильвания, если только он не перепутал его с Огайо. Наверно, реклама. И он не ответил. Телефон звонил, пока не включилась голосовая почта, но сообщение не оставили. Значит, реклама. Или опрос по выборам. Или какой-нибудь автоматический обзвон. Он бросил телефон на пассажирское сиденье и ехал дальше.
Через несколько минут телефон снова ожил, зажужжал на ткани сиденья. Он просто ехал дальше, поглядывая на экран, пока жужжание не прекратилось. Сообщения снова не оставили.
Когда тот же номер появился в третий раз, он хотел выключить телефон, но рука уже сама потянулась к нему, подняла к уху.
– Алло? – сказал он. – Кажется, вы ошиблись номером.
Но нет, она не ошиблась номером; отлично знала, кому звонит. Последний человек, которого он ожидал, – она. Но это была именно она.
Она объяснила, что звонит из магазина. Боже, как она по нему скучала. Она не может поверить, что наконец дозвонилась, как здорово слышать его голос! Ему не давали с ней поговорить? Он ей так нужен.
Кровь билась в ушах. Он не мог выдавить ни звука.
– Я вступила в секту. Взяла и вступила.
– Прошу прощения? – сказал он. Во рту пересохло, слова звучали странно.
– Конечно, сперва я не знала, что это секта, но теперь вижу. Меня выгнали на хрен, – она рассмеялась. – Кого вообще могут выгнать из секты? Видимо, меня. Я всегда…
– Вы, наверное, ошиблись номером, – попробовал он опять.
– Ошиблась номером? – сказала она, и в ее голосе прозвучала жесткость. – Я узнаю твой голос. Это я, Звезда.
– Звезда? – переспросил он, искренне сбитый с толку.
– А, прости. Я взяла такое имя. Придется тебе привыкнуть. Снова Тэмми я уже не буду. Всегда ненавидела это имя. А Тамара – еще хуже. Пусть меня выгоняют из своей сраной секты, но новое имя они не отнимут.
Она замолчала. Он ничего не отвечал, просто сглотнул комок в горле. Телефон по-прежнему прижимал к уху.
– Алло? – сказала она. – Алло? Ты же не повесил трубку?
Он повесил трубку.
Позже, когда уже случилось худшее, он говорил себе, что если бы не был в одиночестве и за рулем, то все кончилось бы лучше. Или пусть даже за рулем, но только не на скоростной магистрали, а там, где есть съезд или стоянка, где можно притормозить, и тогда все было бы в порядке. Если быть с собой честным, он сам не знал, правда это или нет, но от этих мыслей на душе становилось легче.
Она перезвонила меньше чем через тридцать секунд. Он не ответил. Потом она позвонила еще, и еще, и еще. «Нужно опустить окно и выкинуть телефон», – подумал он. Но телефон был новый, и контракт с оператором еще не кончился; он не
