Последние дни. Павшие кони

скомандовал он.

Сперва она долго молчала. Когда он уже решил, что она опять стала просто трупом, женщина заговорила:

– Я поведаю тебе историю.

– Историю?

– Историю. О мужчине и женщине, и в этой истории он мог быть ею, а она могла быть им, и каждый мог быть каждым, и оба – марионетки пригоршни бусинок.

– Что ты имеешь в виду? – спросил он, с удивлением поднимая брови. – Я не понимаю эту историю. Твое единственное сокровище – бусины? Берегись, не пытайся меня обмануть.

– Я тебя не обманываю. Ты сам себя обманываешь.

– Говори толком. Никаких притч, никаких историй, никаких загадок, просто говори ясно от начала до конца.

Она слегка приподняла голову и зашевелила губами, и он, решив, что женщина что-то шепчет, наклонился ближе. Но тогда она плюнула прямо ему в лицо с силой и ненавистью, которых он не ожидал от мертвой. Он попятился, стирая слюну. Она снова попыталась встать и в этот раз села, дергано сползла с табулатуры. Сделала к нему шаг и вдруг остановилась, а потом, пошатываясь, заговорила.

– В один далекий город пришел… – начала она, а потом осеклась.

А потом упала как подкошенная. Несмотря на все свои усилия, он уже не смог ее возродить.

III

Он разжег костер и поджарил ее, пока из пещеры валил черный дым. Ее хватит на многие месяцы, думал он. Пока кожа треснула от жара, а плоть забулькала, он набрасывал для себя заметки о том, что говорила она, что говорил и делал он. Я добился прогресса, говорил он себе, пусть даже результатов оказалось немного, если они вообще были. В следующий раз все будет иначе.

Решив, что она готова, он выкатил сапогами ее тело из костра и оставил дымиться и тлеть на камнях рядом, пока выкипевший жир пятнал пол пещеры. Поставщики, видел он, собрались у входа в пещеру, воодушевленные и внимательные, но не желающие беспокоить.

– Личность: хорошая плоть, – окликнул один из них.

– Да, – сказал он. – Очень хорошая плоть.

Позже он ее разрежет и разделает. Что-то можно съесть немедленно, остальное следует аккуратно приберечь. Несомненно, некоторые отрезы придется готовить дольше, коптить. Это всего лишь мясо, говорил он себе, как любое другое. Хотя про себя понимал, что не поэтому хотел его отведать.

– Хороший труп, – сказал он снова, поворачиваясь ко входу. – Принесете такой же хороший?

– Запрос: такой же?

– Такой же целый, – сказал он. – Такой же неповрежденный.

Посланник поставщиков передернулся. Что это значило? Это тот же поставщик, с которым он говорил в полях, или они становились посланниками по очереди? Все они были на одно лицо.

– Запрос: любой? – спросил поставщик.

– Что? – переспросил он, не понимая.

– Запрос: любой труп?

– Любой труп? – переспросил мужчина. – Пожалуй, да, главное, целый. Главное, хороший.

– Любой труп.

– Да, любой.

Поставщик обернулся посовещаться с остальными. Они долго общались на своем странном языке. Жестикулировали, словно о чем-то спорили, или так ему показалось. Наконец посланник повернулся и произнес:

– Прошу выйти из пещеры.

– Зачем? – спросил он. – Вы знаете, где найти труп?

– Да. Любой труп.

– Такой же хороший? – сказал мужчина, показывая на приготовленное мясо рядом.

– Любой труп, – сказал поставщик и вздрогнул. Поднял панцирь так, что стали видны скрытые колючки на темном теле. – Личность, прошу выйти из пещеры.

Стоны

Сперва все ему говорили, что черная веранда проклята, и предлагали бросить рюкзак в любой другой комнате, разделить уже занятую кровать, а то и устроиться прямо на полу. Но когда он надавил, сказали, что ладно, нет, не совсем проклятая – по крайней мере, не всегда. Проклятье чувствуешь только в полете.

– В полете? – переспросил он, уже думая, что его английский не так уж хорош, как он думал.

– В трипе, – сказала женщина, которую звали Ханна, но сама она называла себя Маленький Бог. – Под кайфом.

Ах да, такой сленг он знал. Значит, полет – то же самое? Но в этом случае все будет в порядке, он не заметит проклятья, ведь он здесь для наблюдения за сообществом, чтобы побыть среди них на время, но не становиться их частью, и он трезвенник.

– Кто-кто? – прошептала Маленький Бог, пока из уголков ее губ сочился дым. Он что, ошибся словом? – Пофиг, чувак, все нормально.

И все было нормально, ведь теперь ему одному досталась целая комната. Или что-то вроде комнаты, потому что они так заколотили веранду деревяшками, что внутри все равно свистел ветер. Он купил в секонд-хэнде дальше по улице лампу и протянул удлинитель; на веранде лежала половина матраса, и если правильно положить рядом рюкзак, то можно спать с удобством. Рядом стояла стопка сломанных стульев, которые, как заявляла Лето или Бежевая Звезда – правда ли ее так зовут, могут ли вообще так звать человека, может ли человек звать себя так добровольно? – она собиралась ремонтировать, но к которым пока даже не подходила. Не считая этого, он был один.

Днем он ходил в коммуне и наблюдал. Сперва делал заметки, чем занимаются люди, но потом человек по имени Крутая Тема сказал, что нет, это не клево, наблюдение мешает ритму, и если что-то записывать, то оно меняется, записывать значит менять, и мужчина перестал делать заметки. Просто смотрел, а уже потом, на веранде, записывал, что помнил, что считал важным.

И Крутая Тема оказался прав. Раньше все выступали для него и его блокнота. Теперь, когда он не делал заметки, все стали просто игнорировать его; натыкались на него, суетились вокруг, передавали трубку, тянулись за него за стаканом или тарелкой. Его как будто вообще не было, он как будто стал призраком. И это было по-своему забавно, учитывая, что он жил в проклятой комнате. «В сообществе, но не часть сообщества», – думал он. Ему нравилось. Это как одновременно быть мертвым и живым или быть живым, но когда только ты знаешь об этом.

Он так привык к незаметности, что даже удивился, когда кто-то вдруг его заметил. Это была Маленький Бог, сидевшая по-турецки на полу. Она была под кайфом даже больше обычного; ее тусклые глаза мазнули по нему, а потом вернулись, с трудом сфокусировались, будто она увидела его в первый раз, будто его трудно разглядеть.

– Ты еще здесь? – спросила она. – Я думала, ты уехал.

Да, ответил он, еще здесь.

– Еще пишешь про нас?

Да, признался он, хотя в каком-то смысле уже не писал, перестал записывать в блокнот. Он все еще был здесь, но уже сам не знал, чем теперь занимался.

Маленький Бог кивнула. Повернулась и потянулась назад, взяла лист розовой бумаги, покрытый ровными рядами размытых, расплывшихся красных изображений. Оторвала от него квадратик и протянула ему, но даже посмотрев на рисунок вблизи, он не понял, что на нем изображено. Может быть, лицо. Может, человеческое, может, нет.

– Спасибо, нет, – сказал он и вернул квадратик назад.

Но Маленький Бог только покачала головой. А когда он протянул