Он снова потер пергамент между большим и указательным пальцем. Старик говорил правду, этот свиток действительно был первоклассным. Лишь из шкуры нерожденных ягнят можно было изготовить еще более качественный пергамент.
Старик подошел к Милану и правой рукой заслонил глаза от солнца.
– Кажется, молодой господин разбирается в пергаменте. Мне всегда в радость продавать свои свитки клиентам, которые действительно могут оценить их по достоинству.
– А сколько стоит такой пергамент?
– Один кайзерталер за свиток, молодой господин.
Это было намного больше, чем Милан имел с собой в небольшом кошельке.
Казалось, старик понял, какие мысли крутятся у него в голове, и проворчал:
– Вы ведь младший Тормено? Вас отец послал?
Милан кивнул, хоть это и не было правдой. Он хотел сочинить любовное стихотворение для Нок, изложить на пергаменте строки о ее красоте и подарить ей свиток. Уже три ночи она обучала его искусству любви. Милан был настолько переутомлен, что постоянно засыпал над книгами во время своих занятий в библиотеке, но все же не хотел пропустить ни одного мгновения, проведенного с ней. Дни под присмотром отца, ночи с Нок – все это привело к тому, что усталость выжала из него все соки. Но тем не менее он еще никогда не был так счастлив.
– Молодой господин?
Словно в тумане, Милан осознал, что, пока его преследовали мысли о Нок, торговец пергаментом продолжал разговаривать с ним. Милан замешкался.
– Не будьте так жестоки ко мне. Десять свитков за девять кайзерталеров. Больше снизить цену я не могу. Я не получу никакой прибыли, если уступлю вам пергамент по еще более низкой цене.
Милан сморщил лоб. Тупая ноющая боль в голове усилилась. С его стороны было неразумно стоять на солнце.
– Это весьма щедро, – пробормотал он и снова скрылся в тени аркады.
– У меня есть товары и по более доступной цене. – Старик взял книгу с потрепанным переплетом из темной кожи и пролистал страницы перед Миланом. – Я лично вымыл и соскоблил пергамент. На нем почти не осталось следов чернил. Сколько страниц вам нужно, господин? Я вырежу их перочинным ножом.
Милан поднял руки в знак возражения. Его отец называл убийцами книг торговцев пергаментом, которые стирали старые записи, чтобы кожу можно было использовать еще раз.
– Это не то, что я ищу. Свиток должен быть безупречным.
Таким же безупречным, как Нок.
Он не мог представить себе использование любого другого материала, кроме лучшего пергамента. У него в голове уже имелось несколько строк оды красоте. Милан хотел быть похожим на Франческо Ферранту, чьи стихотворения, посвященные Лауре, уже несколько лет пользовались популярностью в Цилии. Милан презрительно относился к плаксивому тону, свойственному многим произведениям Ферранты, однако ему нравились образы, используемые поэтом, когда тот сравнивал зубы своей возлюбленной с жемчугом, ее грудь – с мраморными полусферами, а ее волосы – с золотом. Именно так он хотел описать Нок. Разумеется, ее волосы были не золотыми, а черными как ночь.
– Юный Тормено торгуется, как комтур при покупке коня?
Милана как громом поразило. Этот голос здесь? Среди белого дня? Он обернулся и взглянул прямо в светло-зеленые глаза таинственной воровки. Ее рыжие волосы были закреплены по бокам при помощи светлых роговых гребней, а вместо белой накидки на ней было длинное зеленое платье с объемными рукавами, обильно обшитое жемчугом. Завершали образ плотно облегающие белые перчатки и узкие белые туфли. Ее платье было сшито не по последней моде, которую предпочитали жены богатых торговцев, и совсем не соответствовало вольным взглядам, которые она продемонстрировала во время их последней встречи. Она была похожа на молодую супругу богатого землевладельца из провинции.
– Вы меня забыли, Милан Тормено? Не можете вспомнить моего имени?
Но она не назвала ему своего имени!
– Я… Конечно же, я помню. Я…
– Фелиция. – Она посмотрела на него и обворожительно улыбнулась. – Забываете ли вы столь быстро всех дам, в чьей постели просыпаетесь обнаженным?
Торговец пергаментом ухмыльнулся и отступил назад.
«Я тоже могу вести себя бесцеремонно», – раздраженно подумал Милан.
– Уверяю вас, дам, в чьей постели, будучи обнаженным, я сделал больше, чем просто проснулся, я не забываю.
Она засмеялась и, по всей видимости, не обиделась на его слова.
– Покупаешь для отца? – Левой рукой она указала на свитки.
Он кивнул:
– Я хотел приобрести свиток, чтобы записать любовное стихотворение.
Она наклонила голову. Ее глаза по-прежнему светились лукавством.
– Я предполагаю, оно будет посвящено не мне.
– Вашу проницательность превосходит лишь ваша красота, благородная Фелиция.
Она нежно прикоснулась к его руке:
– Что мне нужно сделать, чтобы вдохновить вас?
Она произнесла это с такой интонацией, что Милан засомневался, не зашел ли он слишком далеко. Но он уже распустил язык, а отец учил его никогда не отступать с начатого пути. Она бросила ему вызов и должна была увидеть, к чему это приведет!
– Если вы ищете слова для вечности, тогда купите два свитка. Обещаю, для вашей прелести я тоже подберу стихи.
Фелиция отвязала кошелек от пояса, подчеркивающего ее талию.
– Как человек, наслаждающийся искусством каллиграфии, я ожидаю пробы вашего мастерства, Милан. Для неуклюжей мазни мне моего серебра жалко.
Милан повернулся к торговцу:
– Есть ли возможность продемонстрировать даме образец моего почерка?
– Разумеется! – Он склонился перед воровкой. – У меня имеется несколько заточенных гусиных перьев и дубовые чернила, которые никогда не сбиваются в комки. Я мог бы также…
Фелиция прервала его коротким жестом:
– Пиши, Милан.
Он взял лебяжье перо, ствол которого все еще был белым. Это перо еще никто не окунал в чернильницу.
Но прежде чем он смог подобрать настолько же изысканный пергамент, торговец подсунул ему широкую полосу бересты.
– Этого будет достаточно в качестве пробы.
Милан хотел возразить. На белой коре следовало писать углем, так как она с трудом впитывала чернила. С другой стороны, если бы ему удалось справиться с этим вызовом, то демонстрация его умения произвела бы еще большее впечатление.
Милан окунул лебяжье перо в чернильницу, которую ему подставил торговец, и осторожно дал чернилам стечь, а затем выцарапал на гладкой березовой коре:
Огненные волосы Фелиции спаслиСына священника в час беды…Он снова окунул перо.
– Какой красивый почерк, – похвалил его старый торговец. – Как будто он учился в монастыре.
«Если бы ты только знал, насколько близок к правде», – подумал Милан.
– Неплохо.
Он посмотрел на рыжеволосую воровку. Ей не понравились придуманные им строки? Может, ей показалось, что он выставил ее в невыгодном свете?
– Но крупновато. Не мог бы ты писать помельче? Мелко и очень отчетливо. Это бы по-настоящему впечатлило меня.
– Не на бересте.
Милан отчаянно взглянул на чернила, блестевшие на куске березовой коры. Малейшее движение, и они размазались бы. Да и лебяжье перо не было предназначено для столь изящной письменной работы.
– Давай же,
