Но поскольку я никогда не видела, чтобы еще кого-нибудь заставляли носить подобное, я склонна думать, что это очередная отцовская пытка. Никого, кроме меня, не беспокоит, что оно постоянно волочится по лужам, естественным образом появляющимся на борту, и большую часть времени оказывается мокрым. Жду не дождусь, когда смогу сменить эту одежду на еще более непрактичную.
Задрав голову, я смотрю на такелаж – свет блестит на гарпуне, установленном на верхушке грот-мачты, – и не могу с такого расстояния отличить мужчин от женщин. Как же мне не терпится избавиться от этих проклятых юбок и присоединиться к ним!
Ладонь жжет, и я сжимаю пальцы в кулак, надеясь, что никто не заметит моего последнего позора. Не заметят. Суть в том, что на меня не обращают ни малейшего внимания. Иногда создается ощущение, что я хожу по кораблю невидимкой.
Смерть Андерс потрясла меня, хотя ничего нового в ней не было. Мне было шесть, когда я стала свидетельницей первой казни. Ну, первой, которую, во всяком случае, помню. Все тогда собрались у штурвала, атмосфера была настолько угнетающей, что, несмотря на юный возраст, я ощутила, что происходит что-то страшное. Из карцера вытащили мужчину, который явно провел там немало времени. Он был в жалком состоянии: истощенный, избитый, грязный. Ветер донес до меня его вонь, и меня чуть не стошнило. Над съежившимся человеком возвышался капитан, поведавший нам о его предательстве, о том, как он не справился с доверенным ему поручением. Я не понимала, что происходит, до тех пор, пока капитан не сграбастал его за волосы и не полоснул ножом по горлу. Всегда по горлу. Мой отец – он такой, любит казнить по-дикарски. Человек упал на колени и завалился вперед, кровь пузырилась из раны и окружала его тело странным ореолом смерти.
Я не видела капитана, наказывающего непослушного матроса. Я видела, как мой отец убивает безоружного человека. И расплакалась.
Такая реакция была ошибкой. Отец рассердился на меня за то, что я его разочаровала и унизила. Последовали наказания, худшим из которых была уборка засохшего месива, оставшегося после того, как труп сбросили в воду. Кто же знал, что платье может впитать в себя столько от другого человека?
Возможно, именно поэтому воспоминание так живо. Стоя на той же части палубы, я могу точно определить, где лежала и пропитывала собой корабль та улика, хотя глазом уже ничего нельзя увидеть. Мне было велено чистить и скрести до тех пор, пока не исчезнет последнее кровавое пятнышко, однако шрам на платье остался навсегда. Металлический запах по-прежнему тревожит мое обоняние, и я стараюсь отойти подальше, надеясь оставить прошлое в прошлом. К тому же с того дня я видела немало смертей. Даже слишком много.
Я смотрю вниз, на ледяную черную воду, могилу бессчетных моряков, и думаю, с какой стати кто-то предпочитает беспокойные волны неподвижности суши.
Корабль моего отца, «Месть девы», легко вспарывает воду – безмолвный хищник, которого боятся все Восточные острова. Предательские моря его не тревожат, однако я видела, что происходит с теми, кого штормы застают на кораблях поменьше, и знаю, что океан так же опасен, как любой наемный убийца. В глубинах его рыщет целая армия жестоких головорезов, укрытых тьмой и готовых напасть при малейшей возможности. Морезвери склонны во всем видеть добычу, включая людей, и не одно судно было проглочено гигантскими змееакулами.
Одно из моих самых ранних воспоминаний – это кружение в воде, которая сплетает мне руки и заполняет легкие. Ее тяжесть. Невыносимая, тяжкая темнота. Я не помню, ни как упала туда, ни кто меня выловил, но я помню тот страх, будто это произошло вчера. Когда же пытаюсь забыть, сны мне напоминают.
Если «Дева» – моя тюрьма, то океан – мой надзиратель.
Подобные ощущения для любой Змеи немыслимы. Тем более для меня, дочери Гадюки. Боязнь воды?! Это мой величайший позор и полнейший провал. Меня вообще-то для этого произвели на свет.
Хочется мне того или нет.
2
Я вонзаю ногти в угрожающее занозами дерево поручня, надеясь причинить боль кораблю, чтобы он страдал вместе со мной.
Меня успокаивает только то, что в мои семнадцать я официально еще не состою в рядах Змей и не должна оказывать какие-либо услуги своему отцу и королю. Однако до восемнадцатого дня рождения осталось всего несколько недель, и, как только я стану совершеннолетней, меня ждет Посвящение, когда я вынуждена буду пройти через серию испытаний, прежде чем займу место рядом с отцом. Я стану наемным убийцей в королевской комиссии, точно так же, как остальные пятьдесят членов его команды, – все до одного специалисты по части душегубства.
Я бы рассмеялась, если бы это не было страшной правдой.
И дело не в том, что я не ценю важности Гадюки и его людей. Ценю. Много веков назад король Востока создал первого Гадюку и поставил его во главе королевского флота на защиту Двенадцати островов от угрозы со стороны Большой Земли, лежащей далеко за морем. Отвечавший исключительно перед королем, Гадюка сделался настолько грозным, настолько устрашающим, что никто, будучи в своем уме, не отваживался оспорить его власть над волнами, и долгие годы, пока свирепствовали битвы между островами и Большой Землей, Гадюка вел королевский флот к окончательной победе, и все было хорошо.
Прошло время, и, когда угрозы со стороны Большой Земли не стало, Восточные и Западные острова ополчились друг на друга. Гадюка превратился в самое главное оружие короля Востока, в средство устранения тех, от кого исходила опасность. И хотя война давно осталась в прошлом, за прошедшие поколения Гадюка стал символом страха, а его команда была готова на все, даже самое неприятное, чтобы сохранить на Восточных островах мир.
Так что мой отец жесток, да, но во благо. От нас зависит безопасность островов. Безопасность людей. И мне необходимо изыскать способ принять насилие, если уж моя доля –
