Я смотрю на лежащего рядом с ней ребенка. В слабом тельце уже не осталось крови, и оно неподвижно. Я думаю о Томасе, и горе так яростно обжигает мне горло, что я готова кричать.
– Помоги ему, – умоляет она.
Что я могу поделать? Хотя нас окружает сплошная жестокость, я становлюсь на колени возле трупика ее сына и прижимаю ладонь к ране на шейке, будто каким-то образом могу вернуть вспять то, что уже произошло. Я дарю ей фальшивую улыбку, просто чтобы заверить, что с ним все будет в порядке, что она спасла его, и ненавижу себя за это.
– Не дай ему умереть, – говорит она, и слеза сбегает по ее щеке.
– Не дам, – отвечаю я. Ложь дается мне слишком легко. – Он в безопасности, вы оба.
Женщина кивает, ее дыхание замедляется, и мне нужно лишь выждать, пока она умрет. Но я не перестаю оглядываться. Оглядываться в поисках человека, ответственного за все это.
Чем больше я смотрю, тем отчетливее понимаю, что что-то не так. И не сразу замечаю, что именно. Не так двигаются Змеи. Не так прикрыты их лица. В отчаянной надежде на то, что ошибаюсь, я чувствую, как меня захлестывает ужасная волна сомнения. Когда бедная женщина испускает дух, я отнимаю ладонь от ее сына, молча извиняюсь перед ними, бросаюсь к ближайшей из павших Змей и срываю маску. Никогда не видела этого человека прежде. Возможно, отец обзавелся новобранцами, поэтому я бегу и проверяю следующего. И еще одного. И еще, пока сомнений не остается.
– Грейс! – выкрикиваю я заветное имя, оглядываясь. – Торин!
Наконец я замечаю Грейс, которая бьет своего противника в живот дубиной, и мчусь к ней.
– Грейс, это бандиты! Это не Змеи.
Она не сразу понимает смысл моих слов.
– Что?
– Я никого из них не узнаю.
– Но какого рожна… – Она умолкает и растерянно смотрит на их одежду.
– Он хочет, чтобы мы думали, будто это Змеи. Он хочет, чтобы мы решили, будто он тут.
До нее в итоге доходит. Я вижу растущий в ее взгляде ужас.
– Мы должны найти Торина.
Торин ликует, защищая кучку безоружных людей, победа почти неизбежна, и наше внезапное появление и страшная правда застигают его врасплох. Однако Торин еще не понимает всех масштабов отцовской хитрости.
– Зачем ему это понадобилось?
– Чтобы выманить нас. Чтобы выяснить, где мы прятались.
Он бледнеет.
– Мы должны вернуться в замок.
Он рявкает приказ своим людям – кому-то следовать за нами, кому-то оставаться и продолжать бой, – и мы снова бежим. Сердце выскакивает у меня из груди, пытаясь отделаться от этой муки. Потому что я знаю, что мы найдем. Знаю, что мы опоздаем.
Когда мы добираемся до замка, нас встречает мертвая тишина, но главные ворота открыты. Гостеприимство, не предвещающее ничего хорошего. И только когда из темноты возникает Шарп, я осознаю, что случилось непоправимое. По тому, как он хромает, я понимаю, что он ранен. Торин бросается к нему.
Я слышу, как Торин кричит от боли раньше, чем вижу причину. Шарп указывает на главную пещеру, падает на колени, голова трясется. Он поворачивается, и там, где раньше были его глаза, зияют темные пустоты, а по лицу течет кровь.
На какое-то мгновение я застываю столбом и тупо смотрю, как Торин крепко прижимает Шарпа к себе, но когда тошнота проходит, я заставляю себя отправиться в пещеру. Что бы отец ни сделал, это предназначается мне. Я должна знать.
Меня встречает жуткая картина. К шести камням привязано по телу. Советники Торина. У всех перерезано горло. У Инока рана такая глубокая, что голова свисает под странным углом, почти отрезанная, и зияющая дыра кажется мне нелепой ухмылкой.
На двух из других шести камней тоже послание – четвертый и шестой помечены кривыми кровавыми крестами.
Смысл совершенно ясен. Два острова пали, четыре осталось. Отец только начинает входить во вкус.
Грейс уже рядом, рассматривает эту кошмарную сцену.
– Освободи их, – говорю я непослушным голосом.
– А ты куда?
– Помогу Шарпу.
Для совета я уже ничего не могу сделать, Шарп, должно быть, в агонии, и хотя я не могу вернуть ему зрение, в моих силах облегчить его страдания.
Торин вводит Шарпа в главную пещеру, и я бегу их обнять.
– Давай отведем его в лечебницу, – тихо предлагаю я Торину, глаза которого залиты слезами.
Он кивает, и мы вместе тащим Шарпа по проходам. На полпути он теряет сознание. Если нужно, я готова нести его на себе, но Торин останавливается и поднимает Шарпа на руки. Он не опускает его до тех пор, пока мы не доходим до стола в лечебнице.
Я хватаю банки, двигаю их, достаю по щепотке коратрава и коралсосны смешиваю и готовлю особую пасту. Вспоминая то, что вычитала в старых рукописях, добавляю пригоршню дикорня и понюшку землицы. Если то, что я читала, правда, это должно ускорить процесс заживления. Как только консистенция подобрана, я смазываю этим варевом пустые глазницы Шарпа, стараясь не дрожать, когда касаюсь пальцами мягкого желе там, где раньше были глазные яблоки. Закончив, я обвязываю его голову полоской муслина, чтобы содержать раны в чистоте, а потом нахожу бутыль с настойкой, которая поможет успокоить Шарпа, пока он спит, и осторожно вливаю ее содержимое ему в рот. Все это время Торин не отходит от Шарпа. Он держит его за руку, их пальцы переплетены. Теперь я вижу, кому отдано его сердце.
Когда больше сделать для Шарпа ничего нельзя, я сажусь напротив Торина.
– Это моя вина, – говорит он.
– Нет. – Я сдерживаю слезы. – Это все дело рук моего отца.
– Я должен был позволить ему пойти с нами. Он хотел быть при мне. – Торин поднимает глаза, и мы смотрим друг на друга. Он совершенно разбит. – Я пытался уберечь его.
– Ну конечно, пытался. Ты ведь его любишь.
Торин
