Находились где-то в лесу. Кругом нависали деревья. На звездном небе прямо над головой плыла полная летняя луна, похожая на гниловатое яблоко. Гоша помотал головой, вдыхая носом прохладный воздух. Почувствовал, как шевелиться во рту гусеница.
Услышала своих друзей, сука.
— Пойдешь…
Ильич неумело развернулся на заплетающихся ногах и пошел вглубь леса. Носки ботинок едва казались земли, руки тряслись, голова болталась из стороны в сторону.
Гоша поплелся следом. В этот момент он понял, что убежать уже не получится. Отсюда, знаете ли, не убегают. Что бы это ни было.
И не надо. Все мы так или иначе ходим под древними Богами.
Шли долго, погружаясь в ночную темноту Где-то за спиной исчез свет автомобильных фар. Деревья обступали со всех сторон, а под ногами хрустели ветки и чавкал мох.
Потом мир неуловимо преобразился, расступился и обнажил перед Гошей поляну, где в самом центре стояла некая овальная конструкция неправильной формы, внешне напоминающая лежащее на боку яйцо, только размером метров шесть в диаметре.
Ильич сделал еще несколько шагов и вдруг тяжело рухнул в траву. Гоша остановился. Он увидел, что прямо под ногами распласталось еще одно человеческое тело. Старые джинсы, белые кроссовки, рубашка. На месте лица — свернувшаяся клубком гусеница. Она подняла мохнатую мордочку и направила в сторону Гоши длинные усики. Его словно ударило током. Не в силах сопротивляться, Гоша встал на колени. Голова начала медленно склоняться к гусенице. Открылась челюсть. Его, Гошина, гусеница радостно подалась вперед, и эти две мохнатые твари переплелись друг с дружкой усиками.
Дети встретились, какое счастье!
В голове у Гоши вспыхнули миллиарды светлячков. Его разум наполнился знаниями. Он узнал о первом сыне Ктулху, которого оставили на Земле пришельцы с планеты Юггот. Узнал о битве людей и Бога, об осквернении и уничтожении его храмов. Увидел, как люди раздирают Гатаноа на миллионы частей, разносят его по всему свету, отправляют к звездам. Он узнал о Ловцах, что многие сотни лет собирали детей Гатаноа и искали для них человеческие инкубаторы, чтобы вырастить в них Частицы. Долгий, долгий процесс. Частицы нужно было соединить в целое. Вернуть божеству его облик и его силу.
Когда Частицы оторвались друг от друга, Гоша больше не хотел сопротивляться. Он чувствовал, как клокочет в нем энергия Бога. Он стал частью цепочки возрождения. Он теперь не просто человек. Скорее всего он станет Адептом.
Гоша побрел к гигантскому темному силуэту. Это было незаконченное тело бога. Его собирали не один год, привозя Частицы со всего света. Бог был почти возрожден. Оставалось немного.
Гоша подошел к Телу Первенца на расстоянии двух метров, задрал голову, разглядывая. Улыбнулся. В бледном свете луны он хорошо видел аккуратное переплетение обнаженных гниющих тел. Это были мужчины и женщины, дети и старики, толстые и худые, безногие и безрукие. Они сплелись между собой в некоем волшебном узоре, создавая плотную и непроглядную ткань. Гниющая плоть скрепила всех между собой, подобно клею. Изо рта каждого человека — каждой нити — торчала Частица, соединяющийся тельцем с другой такой же.
Гоша разглядывал крепкие мохнатые тельца, дрожащие от вечного напряжения и сосредоточенности, и ему нестерпимо захотелось присоединиться, скрепить своей плотью чужую плоть. Задрожать от вечного наслаждения и осознания того, что ты — часть чего-то великого!
Ребенок во рту зашевелился.
Чтобы вырастить Частицу, нужно много питаться и не тратить энергию.
Ребенок хочет кушать, во имя Темного Бога.
Во рту скопилась слюна.
Гоша вернулся к тому месту, где лежал в траве Ильич. Гусеницы уже покинули его, мертвого и бесполезного.
Гоша склонился над ним, перевернул. Мутные глаза Ильича будто заволокло дымкой. Они уже не походили на сливы. Скорее — на виноградинки. Спелые и сочные виноградинки.
Ребенок был голоден, и Гоша больше не сдерживался. Он вцепился в губы старого мертвого рокера, оторвал их и принялся с наслаждением жевать. К трапезе присоединилась и гусеница.
Ведь у нее тоже были зубы.
Елена Щетинина, Наталья Волочаевская
HOLLYWOOD FOREVER
6000 SantaMonicaBlvd, Hollywood
На ее правом глазу совокуплялись мухи. Две их было или больше — я не мог разобрать. Но ресницы, удлиненные жирной тушью, шевелились — словно она была жива. Словно просто спала, откинувшись на спинку алого бархатного кресла, и видела беспокойный сон, от чего мелко подергивалось темно-фиолетовое с маслянистым налетом веко. Левый глаз лежал на столике в футе от нее — помутневший зрачок следил за небом, на котором догорал закат. Я поежился.
— Завтра будет холодно, — шевельнула она черными губами. Голоса ее я и раньше не слышал — только воображение помогало озвучивать скупые титры диалогов — чуть хрипловатое грудное контральто женщины-вамп. То, что я услышал сейчас, полностью отвечало моим фантазиям. Но даже голос не добавил ей жизни.
Рука ее потянулась ко рту — в ней дрожала длинная сигарета в буковом, инкрустированном перламутром, мундштуке. Она затянулась — и выдохнула густо и мятно:
— Облака красные.
Я все-таки не сдержался и судорожно дернулся, от тошнотворного зрелища к горлу подкатила едкая дрянь — эхо дешевого виски, которым я накануне спаивал старину Броуди, моего осведомителя, и заодно пригубил сам. От того, что он рассказал, у меня, видавшего всякое голливудского репортера, челюсть отвисла и рука сама влила в глотку жуткое пойло. Только бы не сблевать еще тут.
— Не стоит, — она будто читала мои мысли. — Горничная только завтра придет.
Я не мог оторвать взгляд от ее левого глаза, который теперь с укором уставился на меня, однако простая вежливость требовала ответить даме.
— Я справлюсь, мадам.
Я, конечно, болтаю иногда со своей собакой, но чтобы беседовать с трупом? Да с трупом ли?! Левый глаз на столике покачнулся. Она подхватила его бледными тонкими пальцами и — ей-богу! — изящно подбросила рукой и ловко поймала глазницей. Мухи из правого глаза взлетели, не разделяясь, и удалились прочь, недовольно жужжа.
— Да ладно вам, — махнула она рукой. — Давайте ближе к делу. Что вы хотели узнать? Вы из какого издания? Гералд? Кроникл? Таймс? Таймс я не даю. Я не видела вашего журналистского удостоверения. Не будете ли любезны?..
Как она догадалась? Ведь я подготовил другую легенду, безупречную, как мне казалось, но сейчас от нее не было никакого толка, и я протянул ей пресс-карточку. Она скривилась.
«Шакал», — прочитал я в обоих глазах, бывших теперь на своих местах, однако смотревших неслаженно, рассредоточено, словно они искали, за что зацепиться взглядом, чтобы удержаться в глазницах.
— Черт с вами, записывайте, — она откинулась на спинку кресла и закрыла глаза, от чего меня сразу перестало тошнить, и я
